- Зачем ему это знать? - спросил Кочрэнь.

- Очень просто, он желает убедиться, кого из вас всего выгоднее оставить в живых для выкупа!

- Я полагаю, что это мы должны обсудить между собой. Но, мне думается, эта счастливая доля суждена Стефенсу, который, если не ошибаюсь, самый богатый из нас!

- Я этого не знаю, - запротестовал Стефенс, - и как бы там ни было, отнюдь не желаю для себя иной участи, чем для всех остальных!

Эмир снова заговорил что-то своим резким, грубым голосом.

- Он говорит, - сказал Мансур, - что вьючные верблюды выбились из сил, и что имеется еще всего один, который в состоянии следовать за караваном! Он предоставляет этого верблюда одному из вас, а кому - это он предлагает решить вам самим. Причем, кто богаче всех, будет иметь преимущество над остальными!

- Скажи ему, что мы все одинаково богаты!

- В таком случае, вы должны сейчас же решить, кому из вас достанется верблюд!

- А что будет с остальными?

Драгоман пожал плечами.

- Вот что, - сказал полковник, - если только одному из нас суждено спастись, то я полагаю, что все вы, друзья, согласитесь, что по справедливости мы должны предоставить верблюда Бельмонту, так как у него здесь жена, а мы все - одинокие!

- Да, да! Это так! - воскликнул Фардэ.

- Мне тоже кажется, что это справедливо! - согласился Стефенс.

- Нет, господа, я не согласен на такое исключение: или все спасемся, или все вместе погибнем! Или всем плыть, или всем потонуть! - отвечал ирландец.

Кто-то заметил, что следовало бы предложить верблюда Кочрэню, так как он старейший, но полковник на это страшно рассердился.

- Можно подумать, что восьмидесятилетний! - воскликнул он. - Такого рода любезность является совершенно непрошеной!

- Ну, в таком случае, откажемся все от этого благополучия!

- Да, но это не будет очень разумно! Вы забываете, господа, что они увозят наших дам; для них было бы, несомненно, лучше, чтобы хотя один из нас был с ними! - проговорил француз.

Все в недоумении взглянули друг на друга. Фардэ был действительно прав, но как же быть? Все недоумевали. Тогда сам эмир пришел им на помощь.

- Если они не могут решить между собой, - сказал он, - то пусть за них решит судьба! Пусть тянут жребий!

- Лучше придумать трудно! - сказал Кочрэнь, и его товарищи утвердительно кивнули головами.

Тогда к ним подошел мулла; из жирного кулака его торчали четыре полоски пальмовой коры.

- Тот, у кого окажется самая длинная полоска, поедет на верблюде! - заявил мулла через Мансура.

Оставшиеся еще здесь дервиши спешились вокруг и с горбов своих верблюдов смотрели на происходившую под пальмами сцену. Красноватое пламя костра озаряло розовым светом лица пленных; лицо же эмира, стоявшего спиной к костру и лицом к пленным, оставалось в тени. За спиною четверых пленников стояли четыре араба, над ними возвышались головы верблюдов, на которых сидели женщины, со смертельным страхом следившие за группой мужчин.

Бельмонт стоял с края, и ему первому пришлось тянуть жребий. Но тот кусочек коры, за который он ухватился, был до того мал, что остался у него в руке, едва он до него коснулся. За ним была очередь Фардэ; его полоска оказалась длиннее полоски Бельмонта; полоска же полковника Кочрэня была вдвое больше двух предыдущих, взятых вместе. После всех стал тянуть свой жребий Стефенс, но его полоска оказалась немногим длиннее полоски Бельмонта, так что право на верблюда осталось за Кочрэнем.

- Я с охотой предоставляю свое право вам, Бельмонт, - сказал Кочрэнь, - у меня нет ни жены, ни семьи, и едва ли есть даже истинные друзья. Поезжайте с вашей женой, а я останусь здесь!

- Нет! Нет! На то был уговор! Каждому своя судьба, тут дело было начистоту. Это ваше счастье!

- Эмир приказал сейчас же садиться! - сказал Мансур, и араб потащил полковника за связанные руки к ожидавшему его верблюду.

- Он останется сзади, - обратился эмир к своему помощнику, - и женщины также!

- А этого пса, драгомана?

- Его оставьте с остальными!

- А с ними как быть?

- Всех умертвить! - и эмир ускакал во весь опор, догоняя свой отряд

Глава IX

Так как ни один из трех пленных не понимал ни слова по-арабски, то и слова эмира остались бы для них непонятны, если бы не отчаянные жесты и возгласы драгомана. После всего его низкопоклонства, ренегатства, всяческого прислуживания арабам, в конце концов худшие его опасения должны были сбыться. С криком отчаяния кинулся он на землю, моля и прося о пощаде, цепляясь за край одежды эмира своими судорожно скрюченными пальцами. Но тот ногой отшвырнул его, как собаку.

Между тем весь лагерь засуетился. Теперь уже и отряд старого эмира, и сам эмир покинули место привала. Вокруг пленных оставалось всего человек двенадцать арабов с тучным, коренастым парнем, помощником эмира Вад Ибрагима, и кривым муллой. Они не садились на верблюдов, так как должны были участвовать в казни.

Трое пленных по одному виду и выражению лиц этих людей поняли, что им остается недолго ждать. Руки у них все еще были связаны на спине, но арабы их уже не держали, так что они имели возможность обернуться и проститься с женщинами.

- Все, как видно, кончено, Нора, - произнес Бельмонт, - это, конечно, обидно, когда была возможность спасения. Но что делать?! Все, что мы могли сделать, мы уже сделали!

Теперь жена его впервые дала над собой волю своему горю; она судорожно всхлипывала, закрыв лицо руками.

- Не плачь, моя маленькая женушка! Мы с тобой хорошо прожили свое время и всегда были счастливы. Передай мой привет всем друзьям, там, дома. Ты там найдешь на свою долю достаточно и даже с избытком: все бумаги у меня в порядке...

- Ах, Джон, Джон! Зачем ты говоришь мне об этом?! Я без тебя не буду жить!

И горе жены сломило мужество этого сильного мужчины; он спрятал лицо свое в косматой шерсти ее верблюда, и слезы покатились по его щекам.

Между тем мистер Стефенс подошел к верблюду Сади, - и та увидела его измученное, исстрадавшееся лицо и обращенный к ней взгляд.

- Вы не бойтесь ни за себя, ни за тетю, - начал он, - я уверен, что вам удастся бежать от этих арабов! Кроме того, полковник Кочрэнь будет заботиться о вас. Египетская кавалерия не может быть далеко теперь, они скоро вас нагонят. Я надеюсь, что вам дадут вдоволь напиться прежде, чем вы покинете эти колодцы. Я бы желал отдать вашей тетушке мою куртку, но боюсь, что не смогу снять ее с себя: руки у меня связаны. Мне так жаль, что ей будет холодно под утро. Пусть она сохранит и прибережет к утру немного хлеба от ужина, чтобы скушать его ранним утром. Это немного облегчит ее...

Стефенс говорил совершенно спокойно, как будто дело шло о сборах на пикник. И невольное чувство удивления и восхищения этим человеком шевельнулось в груди молодой девушки.

- Какой вы хороший человек! - воскликнула она. - Я никогда еще не видала другого такого человека. А еще говорят о святых! Вы же стоите теперь перед самым лицом смерти и думаете только о нас, заботитесь только о нас... - Голос ее дрожал от волнения.

- Мне хотелось бы сказать вам еще одну вещь, Сади, если только вы мне позволите. Я бы умер спокойнее после того. Уже много раз я все собирался поговорить об этом с вами, но боялся, что вы будете смеяться: ведь вы никогда ничего всерьез не принимали. Не правда ли? Но теперь я уже почти неживой человек и потому могу сказать все, что у меня на душе!

- Ах нет, не говорите так, мистер Стефенс! - воскликнула Сади.

- Не буду, если это вас расстраивает. Как я уже сказал вам, мне было бы легче умереть, если бы вы об этом знали, но я не хочу быть эгоистом и в этом отношении; если бы я мог думать, что это омрачит вашу жизнь, то предпочел бы вам ничего не говорить!

- Что же вы хотели сказать мне?

- Я хотел только вам сказать, как я вас любил с того самого момента, как увидел вас... Я, конечно, сознавал, что это смешно, и потому никогда не говорил вам и никому другому, не желая казаться смешным. Но теперь, когда это все равно никакого значения иметь не может, я желал бы, чтобы вы, Сади, об этом знали. Вы, быть может, поверите мне, если я скажу, что эти последние дни, когда мы все время были неразлучны, были бы лучшими и счастливейшими днями моей жизни, если бы вы, Сади, не мучились, не страдали!