Рыбак, у которого мы поселились, шепнул мне, что дело нечисто, и мне пришлось с ним согласиться. Мы говорили шепотом, как говорят в местах, внушающих людям страх или уважение. И вдруг что-то мягко прошелестело над нашими головами. Иоана вскрикнула.
- Летучая мышь, - сказал хозяин.
И я с удивлением увидел, что Иоана подняла правую ладонь движением, которые мы делаем, когда хотим проверить, идет ли дождь, и самым естественным образом заявила: - Нет, дядя. Три летучих мыши!
Хозяин снисходительно рассмеялся, но я - впервые до покраснения ореха - понял, что происходит что-то неладное. Я быстро вошел в дом и внимательно ощупал ладонь своей дочери. Температура ладони была, как и у другой, нормальная. Но ее цвет был точно таким, каким я только что любовался в саду.
Я погасил свет.
- Угадай, сколько здесь пальцев? - спросил я глухим голосом и, загнув мизинец, показал ей руку.
Я почувствовал, что она тоже поднимает правую руку, поворачивая ее ко мне ладонью. Голос Иоаны прозвучал естественно и спокойно: - Четыре.
Задрожав, я несколько раз повторил опыт, но мои попытки лишь подтвердили то, что я уже подозревал: Иоана видела ладонью правой руки.
- Это что, новая игра? - спросила она немного погодя. -Откуда ты ее знаешь?
- Да, новая ... - пробормотал я.
Скоро я убедился, что она видит и сквозь предметы, но только в том случае, если они сделаны из органических веществ. Так, она видела сквозь деревянную стенку кровати, сквозь кожу туфель, но не могла разглядеть хлеб, находящийся в жестяной коробке. И все время, пока длились мои опыты, я чувствовал странное красное свечение одуванчика в стакане на табуретке, словно чье-то молчаливое и внимательное присутствие.
Нечего и говорить о том, как я был взволнован. Я не мог спать, и мне не с кем было посоветоваться. Чтото происходило, но я ничего не понимал и, пытаясь все же сделать это, возвращался к наивным объяснениям сказок Иоаны. Мне хотелось уверить себя, что я обманулся, но поверить в это мне не удалось. Что-то несомненно случилось, но я не знал, что именно, и не мог ничего предпринять. Наконец, утомленный, я заснул на рассвете.
Выйдя утром из дому, я обнаружил, что орех покраснел, - весь, от ствола до едва округлившихся плодов.
Растительность на половине садового пространства изменила свой цвет, и хозяин выкопал из земли корни петрушки и сельдерея, напоминавшие морковь и свеклу, которые он боялся есть. Если до тех пор странности нашего сада привлекали лишь детей и вызывали комментарии старух, на этот раз вмешались власти. В саду появились люди из сельсовета, потом из района и из области. Приехали репортеры центральных газет и, в одно прекрасное утро, человечек, который представился нам как профессор Корня из Института биологии при Академии наук. То, что газеты называли "Событиями в Солзосу", вступило, с точки зрения восприятия и интерпретации фактов, в новую фазу.
На этот раз я хотел все узнать. Мое беспокойство по поводу Иоаны уже не могло довольствоваться половинными объяснениями. Я сказал это профессору, который поселился поблизости от нашего дома и в первый же вечер подвел итоги событий.
- Мы должны поверить, что Иоана и в самом деле что-то видела, что она держала это что-то в руке, которая благодаря этому приобрела таинственные свойства - непонятные, если соотнести их со свойствами известного нам животного мира. Хорошо .. . Но что же это было? Живое существо? Или предмет? Трудно сказать. Для этого мы должны были бы восстановить красную лягушку, что представляется маловероятным. Но попытаемся. Ведь если мы не знаем природы этой лягушки, нам известны результаты ее пребывания в саду. Прежде всего, это передача красного цвета.
Затем наделение органической материи необычайной чувствительностью. Ладонь Иоаны стала настолько чувствительной, что начала видеть. А красные растения? Какие новые свойства им были переданы? Вот что мы должны установить прежде всего.
Я следил за ним и поражался полному равновесию между заурядной внешностью этого человека и банальной ясностью его мыслей. Профессор был низенький, худой и лысый. Только его брови могли бы привлечь внимание, хотя не думаю, что человеческая ценность может измеряться количеством волосяной материи, нависающей над глазами. Невзрачный профессор ничем не напоминал импозантного ученого, каким я его себе представлял, и я пожалел, что бухарестцы послали в Солзосу какого-то третьестепенного исследователя. В тот вечер я довольно-таки скептически прореагировал на подведенный им итог, и заметил, что ровно столько же могла бы сказать и Иоана. Он неожиданно весело засмеялся, и заявил, что, едва увидев мою дочь, уже не сомневался в ее умственных способностях.
Я не соблаговолил уловить здесь скрытый намек на мои собственные способности, и мы расстались довольно холодно.
На следующий день, в то время как группа рабочих с лопатами переворачивала весь сад, пытаясь отыскать следы красной лягушки, профессор снова разговорился с Иоаной.
- Как поживает наш одуванчик? - были его первые слова и, признаюсь, меня растрогало, что он так внимателен к девочке.
Но в тот же момент я с неудовольствием вспомнил, как вчера вечером он оценил мои умственные способности.
- Он грустит, - ответила Иоана, не ошибаясь в значении его слов, как это сделал я, и глядя на цветок, стоявший в стакане.
Как бы это ни казалось странным, Корня в самом деле говорил об одуванчике. Лишь теперь я понял, что он не забыл сон, который я ему рассказал в ответ на его просьбу не упустить ни одной детали, связанной с волнующими нас событиями. "Какого черта, - подумал я, - уж не думает ли он и в самом деле..." - Откуда ты знаешь? - спросил он, и, к моему величайшему удивлению, Иоана прошептала: - Он сказал мне сегодня ночью ...
- Это другое дело, - согласился Корня. - В одной сказке, которую я очень любил, стоило цветку три раза перекувырнуться через голову, и он превращался в человека...
- Я знаю, - сказала Иоана. - Но одуванчик не кувыркался через голову. Он пришел в темноте...
- Ты хочешь сказать, когда ты спала? Вошел в твой сон?
- Нет, - сказала Иоана. - Я не спала. Я лежала в кровати, но не спала.