Старлея чуть не хватил удар.

Но шутки шутками, а исправлять положение надо было самому Иванидзе. Конечно, он мог обратиться к старшим товарищам и ему обязаны были помочь, однако опер сначала решил попробовать самостоятельно решить вопрос.

Иванидзе сделал каменное лицо, поблагодарил агента за проявленное рвение и отволок к водосточной трубе, где стал выяснять степень его помешательства, регулярно пресекая попытки Пиона раздвинуть полы плаща, когда в непосредственной близости появлялось существо женского пола.

Информатор оказался сильно «ку-ку»…

Старший лейтенант подавил в себе приступ паники, провел с Пионом получасовую беседу и определил тому первое «задание»: каждый день с четырнадцати до пятнадцати часов тот должен был стоять у арки проходного двора на улице Петра Лаврова, где располагается консульство США в Петербурге, и записывать, кто прошел. Отчеты требовалось подавать раз в месяц, причем не на Литейном, 4, а в Катькином садике[138] на третьей лавочке слева от входа.

Каждое последнее воскресенье месяца ровно в полдень.

Пион взял под козырек и убыл, а выжатый как лимон Иванидзе поплелся на службу, размышляя, как поаккуратнее доложить о происшедшем начальнику отдела.

Майор Евневич смеялся недолго, всего минуту.

Потом похлопал старшего лейтенанта по плечу и предложил не переживать.

Мол, чего в жизни не бывает…

На первую встречу с «агентом», в процессе которой Пион был должен передать свой отчет, Иванидзе шел, как на плаху.

Отбившись от стайки престарелых гомосексуалистов, осадивших молодого и симпатичного старлея у ворот садика[139], и проклиная неудачно выбранное место рандеву, Иванидзе подсел к пунктуальному Пиону и получил из его рук толстый альбом, открыв который оперативник на время лишился дара речи.

Правильно говорят, что «если где-то убудет, то в другом месте обязательно прибудет». Душевнобольной оказался совершенно гениальным художником-портретистом, работавшим в стиле классической графики. На семидесяти девяти страницах альбома Пион изобразил триста пять лиц, под каждым из которых стояло точное время и дата прохода через арку проходного двора. Причем зарисовки были гораздо лучше любой фотографии, ибо отражали не только внешность, но и характер человека.

Иванидзе внимательно просмотрел альбом и под номером сто девяносто два увидел лицо человека, вышедшего из двора спустя примерно полчаса после совершенного в соседнем доме убийства кооператора и его супруги, о котором вот уже две недели трубили все газеты города.

Остальное было делом техники.

Опера из Службы ЗКСиБТ предъявили портрет «убойщикам» из ГУВД, те мгновенно опознали в нем одного из третьестепенных подозреваемых, у которого якобы было алиби, по рисунку определили одежду, бывшую на убийце в момент преступления, провели обыск и нашли на свитере характерной крупной вязки застиранные следы крови жертв. Под давлением доказательств убийца сознался.

Пиону повезло не меньше.

Желая как-то отблагодарить «агента» за его работу, Иванидзе уговорил психологов Управления осмотреть пациента и придумать мягкий вариант стабилизации его состояния. Медики провели необходимые тесты, нашли существенные отклонения от классической картины заболевания, на которые наплевали врачи из районного ПНД, заинтересовались, копнули более глубоко и обнаружили, что Пион вовсе не ненормальный, а все его проблемы происходят из-за крайне неудачно установленных ему стальных зубных протезов. Протезы, как и положено сложной металлической структуре, исполняли роль антенны приемника радиоволн, отчего в голове у Пиона регулярно звучали голоса дикторов местных станций[140]. Причем в основном железная конструкция принимала передачи эротического канала, что и сподвигало реципиента на неадекватные поступки сексуальной окраски.

Стоматолог из медицинской службы Управления снял протезы, и Пиона, уже по настоянию психологов, отправили на месяц в ведомственный санаторий, где с ним поработали два доктора наук, описавшие затем его случай в толстом журнале, и откуда он вернулся совершенно другим человеком. В дальнейшем Пион взялся за иллюстрирование книг Пушкина, Крылова и Чехова в одном из питерских издательств, завоевал несколько премий на международных конкурсах иллюстраторов и почти забыл о грустном периоде своей жизни.

Иванидзе получил благодарность от начальника Управления за проявленную смекалку в деле вербовки талантливого художника. А в личной беседе генерал-лейтенант от себя похвалил оперативного сотрудника за отсутствие равнодушия к судьбе человека…

Мальков поднялся на лифте к себе на этаж, дошел до кабинета, растолкал мирно похрапывающего на раскладушке Малахова и принялся готовить утренний кофе.

Но выпить он его не успел, ибо был срочно вызван к начальнику ИАС полковнику Евдокимову.

– Да! – Ибрагим Мамед-оглы Арцоев схватил запиликавшую трубку мобильного телефона «Alcatel». – Какой Костя?… А-а, Коста! Ну, здравствуй, дорогой. – Скелет жестом показал Гоче и Резаному, чтобы те немного подождали. – Как съездил, удачно?… Ага… Ну, приедешь, расскажешь… Обнимаю тебя. – Лидер азербайджанской ОПГ Черноморска положил мобильник на стол. – Коста приехал. Вечером доложит.

– С людьми поговорил? – поинтересовался Сулейман Бекаев по кличке Гоча.

– Да. – Скелет довольно скривил тонкогубый рот. – Всё в норме.

Третий присутствовавший в комнате, Аслан Мирзаев, лишь молча склонил большую голову с ранними залысинами.

– Когда начинаем? – спросил Гоча.

– Перед Новым годом. – Арцоев плеснул в крохотную рюмочку коньяк и залпом выпил. – Или сразу после… Надо прикинуть, кто из чичей здесь остается, а кто отдыхать свалит.

– Леший точно здесь останется, – сказал Гоча. – Я с ним позавчера в кабаке виделся, у него сестра должна под Новый год родить. Ждет родственников, готовится… К нему дядька приедет, отец сестры.

– А сам Чечен? – Скелет упомянул кличку Баграева.

– Думаю, тоже никуда не поедет…

– Удачно. – Арцоев потер руки. – Без Чечена и Лешего вайнахи никто. Поодиночке передавим…

– Не нравится мне это, – изрек Резаный.

– Не каркай, – оборвал Скелет своего давнего сокамерника, с которым познакомился в пересыльной тюрьме Вологды, откуда оба были отправлены в одну зону. – Всегда тебе не нравится.

– Не по понятиям хотим Чечена валить, – прогудел Мирзаев.

– Ты хочешь дождаться, пока он первый нас замочит? – усмехнулся Ибрагим. – Чичики понятия вообще не соблюдают. Мы для них никто, пусть и единоверцы. Сам знаешь…

Проблема взаимоотношений чеченских диаспор с другими мусульманами стояла давно, хотя открытые столкновения возникали редко. Вайнахи не обращали внимания на религиозную принадлежность избранной жертвы и грабили всех подряд, зачастую убивая всех свидетелей. С выросшими в горных кишлаках отморозками разговаривать было сложно, ибо они считали оружие основным аргументом в любом споре, а годы войны приучили их к этой мысли еще больше.

Мирное сосуществование нескольких, включая чеченскую, ОПГ в одном городе было лишь периодом временного перемирия.

Об этом все знали, но старались не говорить вслух.

– В общем, так. – Арцоев подождал полминуты, понял, что Резаному крыть нечем, и перешел к инструктажу. – Начинайте готовить людей. Группы по три – пять человек. На Чечена, Лешего и Беноева – по две группы. Десяток бойцов пусть покумекают, как они возьмут дом Цагароевых. Там у них склад оружия, надо его быстро захватить. Без стволов чичики не дернутся, по квартирам они его не хранят, боятся…

– А что менты? – сощурился Гоча.

– С ментами я решу. – Скелет прочистил горло. – Не полезут. Типа, не успели…

Капитан Сомов с позывным «Брунс» положил перед майором Коробовым два скрепленных между собой листика, на которых неизвестный референт из ИАС изложил всё, что в ФСБ знали о братке по кличке Стоматолог, и сел на диван.