Елена КАТАСОНОВА

АЛГОРИТМ СЧАСТЬЯ

Анонс

Любовь Олега и Риты родилась в те тревожные дни, когда плечом к плечу они стояли у Белого дома в Москве в августе девяносто первого года. Какими они были тогда счастливыми, гордо уверенными в себе! Но грянул год девяносто второй, и как же все изменилось. Чудовищное, немыслимое расслоение общества потрясало и унижало: они, мозг страны, оказались чуть ли не на самом дне. Наконец Рита принимает единственное, как ей кажется, правильное решение...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

- Поедем в лес?

- Хорошо.

- Если, конечно, опять не зарядит с утра дождь.

- Конечно.

- А то все дождь да дождь. Прямо ужас какой-то!

- Значит, до завтра?

- Значит, до завтра.

Они стоят, прижавшись друг к другу, им трудно расстаться. Рита - вся, целиком, в его больших и сильных руках. Этими руками Олег защищает ее от нескромных взглядов редких прохожих, вообще от всего на свете.

- Иди, дедуля, иди, - говорит он вслед любознательному, средних лет, мужчине. - Иди себе, не оглядывайся.

Рита фыркает, зажимая ладошкой рот.

- Ой, Алька, какой ты смешной! Ему же лет сорок, ну пятьдесят, не больше, а ты - "дедуля"...

- А чего он поглядывает? - ворчит Олег, и они замолкают надолго.

Целуются, пока хватает дыхания. Расставив ноги, Олег вжимает Риту в себя. Ей страшно и радостно: так вот как это у них бывает - что-то жесткое и горячее упирается ей в живот, и все в ней рвется навстречу. Олег вдруг отталкивает от себя Риту - резко, едва ли не грубо. В глазах - боль, раздражение, беспомощная мольба, испуг перед собственным непослушным телом.

- Все! Пока.

- Пока.

- Ритка, ты обещала поговорить с матерью!

- Ладно, ладно.

Чуть не ляпнула, что мать-то опять на гастролях.

Рита открыла дверь, зажгла свет. Пусто без мамы. И голодно. Но главное - пусто. Может, в самом деле взять да и выйти замуж? Будет не так одиноко, придется кому-то стирать, для кого-то стряпать, заодно и сама прокормишься. "Но ведь я его не люблю", - печально подумала Рита и подошла к зеркалу.

Большое, во весь рост, трюмо бесстрастно отразило тоненькую фигурку, серые грустные глаза, нежный овал лица, дымчатые легкие волосы. "А вдруг я не полюблю вообще? - испугалась Рита. - Ведь мне уже двадцать. Валька вон давно спит со своим парнем, а я... Вдруг я фригидна?"

Она узнала это мудреное слово из книжки - той, что дала ей Валя, - и теперь все думала, думала...

- Раз ты не хочешь с ним спать, значит, ты, мать, фригидна, авторитетно заявила Валя. - На-ка вот, почитай. - И сунула подруге тощую книжицу, где на серой шероховатой бумаге мелким шрифтом, почти без полей это самое и рассказывалось.

Такие книжки во множестве лежали теперь на развалах - доселе невиданное, новое чтение для стремительно преображающейся страны: астрологические прогнозы, пророчества Нострадамуса, триллеры и детективы, где на обложках сплошь кровь да трупы, а главное - во всяком случае для молодежи - что-то вроде пособий по сексу, о котором Ритина мама, например, сроду и не слыхала.

- Ох, мамка, мамка! - прошептала Рита, с укоризной поглядев на портрет матери - молодой, счастливой, - написанный отцом в их общей юности, еще до свадьбы. Мать сидела на зеленом лугу, цветастый сарафан "солнце" закрывал ноги, на голове красовался венок из желтых, не превратившихся еще в белый пух одуванчиков.

- Ох, мамка! - снова прошептала Рита. - Почему с тобой ни о чем таком невозможно поговорить?

У тебя все друзья, да подруги, да Аркадий Семенович, а как же я?

Рита села в кресло. Задумалась. Вальке теперь не до нее, Олегу только бы целоваться, а маму она стесняется, всю жизнь стесняется, сколько дразнит себя. Ведь у Риты не просто мама, а мама-певица, потому и дочь назвала Маргаритой: в память о дебюте в "Фаусте". Мама то в театре, то на гастролях, то она распевается, то спорит с аккомпаниатором, который перед ней явно робеет и, кажется, в нее влюблен, то у нее конфликт в театре, а то, наоборот, триумф. И когда Рита была маленькой, маме тоже было не до нее, потому что долго, очень долго болел папа - с постоянной изматывающей температурой, мучительным захлебывающимся кашлем, кислородными подушками, вызовами "скорой" и больницами, больницами... Нет, об этом не надо, лучше не вспоминать. Но не вспоминать у Риты не получалось.

- Тихо, тихо... Ты поела? Садись быстренько за уроки, а я побежала. Покорми, как проснется, папу.

И мама исчезала, оставив за собой легкий шлейф едва уловимых духов, а Рита, маленькая, худенькая, некрасивая в свои девять лет, оставалась с папой, лежавшим смирно и неподвижно во сне или в забытьи.

"Только бы он проснулся!" - молила она того неведомого, могучего и всесильного, от которого, как ей казалось, зависел папа.

- Ритик, - слышался слабый голос, и она летела на этот голос, мгновенно воспрянув духом, забыв все свои страхи, потому что любила. И папа любил ее, Рита чувствовала это каждой клеточкой своего тела.

- Как дела? - спрашивал он тихо, откашлявшись в клетчатый большой платок, и Рита знала, что ему в самом деле интересно все, что с ней происходит.

- Сядь подальше, - быстро говорил он, если Рита, забывшись, присаживалась к нему на постель. - Открой форточку. Ну, что сказала твоя историчка?

История была их любимым предметом, а папа знал так много, что Рита замирала от восхищения и слушала, слушала - о богах и героях древности, о великих подвигах и битвах титанов.

- Откуда ты все знаешь? - спрашивала она.

- Ведь я художник, - улыбался папа. - А вся живопись, великая живопись прошлых веков вдохновлялась библейскими сказаниями, легендами, мифами.

Сходи с мамой еще раз в Третьяковку, посмотри Иванова, и не забудьте зайти в зал, где иконы.

Рита могла слушать отца часами, только он быстро слабел.

- Расскажи мне про нить Ариадны, - робко просила она, боясь, что папа вот-вот закроет глаза и лицо его опять станет как неживое.

Он рассказывал, преодолевая немыслимую, невыносимую слабость, потому что понимал страх дочери, догадывался о, нем, и боль за нее, чувство вины перед хрупкой, ласковой, любимой девочкой, его родной и единственной, жгли, мучили, уничтожали.