– Степан Тимофеич, надежа ты наша, выдь на одну духовинку!

– Атаман, народ собрался тебя видеть, заступника нашего!

– Выдь! Хоть глазком на тебя поглядеть!

– Ироды! Пропасти нет на вас! Дайте вздохнуть хоть с пути! – воскликнула Алена в сердцах, высунувшись в окошко. – Гришка, поди им скажи, чтобы отстали. Вздохнуть казаку...

– Что за люди, Алеша? – спросил Степан.

– Беглое мужичье, голытьба. Уж более года как лазят под окнами, все про тебя спрошают, – сказала Алена, в один миг забыв обо всех их заботах, о верности и любви к ней пришельцев.

– Год ходят, так надобен, стало, – сказал Степан, поднимаясь с лавки.

– Не побрезгуй, Степан Тимофевич, простым мужиком! – раздалось опять под окном. – Ведь насилу тебя дождались, как летнего солнышка ждали!

– Разом приду, атаманы, постойте! – откликнулся Разин, одним своим словом решая судьбу пришельцев, которых никто не хотел признавать казаками.

И снова, как в Астрахани, не понимал Степан: откуда такая слава и как поспевает она долететь прежде его самого? В этих голосах он услышал любовь мужиков, их веру в его защиту. Он подумал, что они представляют его себе больше, сильнее и умнее, чем он есть в самом деле...

«А что я? Простой гулевой атаман, да и все!» – раздумывал он.

На уличной траве, напротив его дома, усевшись в круг под высоким плетнем, в тени, мужики, ожидая его, разговаривали между собою.

– Бездомны, как псы, хоронятся по островам, – кивнув на них, сказала Алена и рассказала, как долгое время единственными друзьями ее были эти бездомные беглецы.

Вдруг мужики смятенно вскочили.

– Чего они? – не понял Степан.

– Опять, чай, старшинство скачет, – сказала Алена.

В самом деле, с десяток вооруженных всадников показались на улице. Степан разглядел среди подъезжавших Михайлу Самаренина и еще несколько человек домовитых черкасских казаков, а среди них станичного есаула Юрку Писаренка.

– Ну, куды вы бежите от нас, конокрадское племя! – воскликнул Юрка. – Идите ладом говорить, не страшитесь.

– Да мы тебя и не больно страшимся! – отозвался из толпы мужиков невысокий и коренастенький, как дубок молодой, малый и шагнул навстречу подъехавшей старшине.

– Вот что, робята, – важно сказал Самаренин. – Время шло, вас терпели, а более вас казаки не хотят терпеть. Завтра же утром чтобы тут, в Зимовейской, и духом вашим не пахло!

– А то чего будет? – спросили из толпы пришельцев.

– А то и будет, что вас казаки побьют! То и будет, дождетесь! – воскликнул Юрка. – Я тут есаул. Сказал...

– Вот беда – есаул! Да поболе тебя во станице есть атаманы! Чего ты собою гордишься! – воскликнул все тот же «дубок», как успел его про себя назвать Разин.

– Ты, что ли, побольше меня атаман? – насмешливо спросил Юрка.

– Не я, а Степан Тимофеич! Он, может, по-своему все рассудит. Его бы спрошать! – дерзко сказал малый.

– Худая надежа! – откликнулся Михайла Самаренин. – Стеньку-вора бояре в колодки забили. Ему уж назад не прийти!

– А может, прийти, как ведь знать. Он, бывает, лишь дунет – и нет колодок! – задорно и насмешливо крикнули из толпы.

– Бабьи басни! – вмешался второй войсковый есаул Семенов. – А хоть бы пришел, так в Черкасске тоже сыщем топор да плаху!

– И у нас топоров-то доволе на все старшинство! – воскликнул высокий, сухой, цыганистый парень, грозно шагнув из толпы в сторону всадников.

Толпа крестьян все плотнее сближалась. Люди стояли теперь уже так, что каждый мог локтем тронуть соседа. Эта близость давала им ощущение единства и чувства собственной силы. Слова о том, что для Разина в Черкасске найдутся топор и плаха, разъярили толпу.

– Сказано – сделано! – твердо сказал Самаренин. – Кто до утра не уйдет отсюда, тех возьмем – да к боярам, в Воронеж!

– А ну! Ну, возьми! Ну, возьми! – внезапно выкрикнул тот же цыган, еще ближе подступая к Самаренину. Он изловчился и крепко схватил его коня под уздцы. – Ну, возьми! – настойчиво крикнул он.

Самаренин вздыбил коня и хлестнул подступившего парня плетью. Толпа окружила всадников плотным кольцом, из которого было уже не вырваться.

– Самих их плетьми! Бей старшину!

– Дери, братцы, старшину с коней!

– Тащи с седел! – крикнули разом несколько голосов.

Над толпою взлетели дубины, свистнули плети, кто-то выхватил саблю...

– Ну-ка, стой, атаманы! – заглушая все выкрики, раздался голос Степана.

Он стоял на крыльце своего куреня спокойный, без зипуна и без шапки, в рубахе с расстегнутым воротом, стоял, раскуривал трубку, словно так просто никуда не уезжавший хозяин вышел из дому на шум у двора...

– А ну, атаманы, пустить брехунов подобру, пусть ноги уносят, – приказал он толпе. – Хоть надо бы за поклеп языки им помазать дегтем, да ладно!.. – Степан усмехнулся.

Толпа, окружавшая всадников, отхлынула, но внезапное появление Разина на крыльце ошеломило старшину... Юрка смущенно взглянул на Степана и, замявшись, снял шапку, но сразу не мог найти слов...

– Не бойсь, брехуны-старшина, не бойсь! Казаки с вами так, пошутили... Езжайте с миром! – подбодрил Разин.

– Здравствуй, Степан! – поклонился Разину Юрка.

– Приветливый ты, старый друг! Ну, коль, здравствуй! – ответил Разин. – Скажите там крестному: царская милость мне вышла; топор, мол, да плаха теперь ни к чему. Ныне пиво варил бы: со всей семьей в гости буду, дары привезу.

Через час после столкновения старшины с мужиками Юркин двор, куда удалилась старшина на совещание, был окружен, и, когда Самаренин с товарищами попробовал выехать, их не пустили.

– Худа вам батька не сотворит, а ехать вам никуда не велел, пока сам не укажет, – сказал им все тот же чернявый цыганистый парень, который первым схватил под уздцы есаульскую лошадь.

– Что ж, ваш воровской атаман хочет нас как в тюрьме тут держать?! – возмущенно воскликнул Самаренин.

– А что за тюрьма! Гостите покуда у есаула! – сказали им. – Батька велел – вам дни три посидеть тут придется. В чем нехватка – сказали бы: мы вам всего нанесем...

Осажденные в доме Юрки пленники Разина целыми днями и ночами подсматривали с чердака и подслушивали, что творится в Зимовейской станице.