Наумов засмеялся.

– Иди-ка сюда, – поманил он мальчишку.

Босоногий веселый курносый парнишка лет тринадцати вылез вперед.

– Ты чей? – спросил есаул.

– Звонаря от Миколы, Федька, – готовно ответил курносый.

– Звонить-то любишь?

– А то! В пасху с утра и до ночи!

– Красным-то звоном! Я тоже, бывало, любил, когда был босоногим, – сказал есаул. – Так, слышь-ка, Федюнька, беги по торгам, по церквам, к кабакам – повсюду звони, зови народ: мол, Степан Тимофеич велел приходить к воеводе Львову, его хлеба-соли покушать...

– И я побегу! – подхватил второй парнишка, вынырнув из толпы.

– Что ж, и ты беги тоже.

– С дубьем? – неожиданно спросил Федька.

– Чегой-то – с дубьем? – переспросил Наумов.

– К воеводскому дому с дубьем идти хлеба-соли откушать?

– А ты прыток, Федюнька! – заметил, смеясь, Еремеев. – Нет, с дубьем ныне рано...

– И то, я гляжу, с дубьем бы – к тому воеводе, с большой бородищей! – сказал второй паренек.

– К Прозоровскому, – подсказали в толпе.

Мальчишка кивнул.

– Ага, вот к нему бы, к тому, и с дубьем. А Львов Семен – только бражник, не злой...

– Ну, гайда! – послал Наумов.

Мальчишки помчались.

Возле разинского каравана, у волжской пристани, толпа не рассеивалась до самого вечера. Иные из астраханцев успели побывать на казачьих стругах и от того почитали себя счастливыми. Догадливые бежали в кабаки и тащили вино на струги. За услуги разинцы кидали им пригоршни серебра. Сюда волокли поросят, барашков, гусей, катили пиво, бузу...