– "...А сидим у Паншина-городка, да пройти нам от ратных людей не можно – ни свинцу, ни зелья, и сабли – одна на троих, и в том, государь Степан Тимофеич, как ты нам, отец наш, укажешь. Пошли, государь, к нам, к Паншину-городку, своих есаулов с твоим жалованьем – с пищальми, свинцом и зельем. Пожалей сиротинок, не то воеводы побьют нас. Смилуйся, отец родной, пособи, а мы, сироты, тебе правдой послужим, как ты укажешь, и живота жалеть на твоей атаманской службе не станем".

Иван Черноярец дочитал посланье, принесенное молодым пареньком, сидевшим тут же в углу.

– Сколько же вас там сошлось, «сиротинок»? – спросил Разин.

– Шесть сот, осударь атаман, – выпалил, вскочив на ноги, паренек.

– А где ж вам Степан Тимофеич на всех мужиков пищалей, свинцу да зелья напасется?

– Не ведаю, осударь атаман! – пробормотал молодой мужицкий посланец.

Он был невысок ростом, лет семнадцати от роду, с ярким румянцем выпуклых щек, с детским наивным взглядом темных, широко открытых глаз, и темные пушистые усики казались наклеенными на слишком юное, простодушное лицо.

– Ты не ведаешь, я не ведаю. Кто же ведает, как ты мыслишь? – спросил Степан, которому льстило, что народ так вот, прямо, к нему обращался с нуждой.

– Ты все ведаешь, осударь Степан Тимофеич! – сказал паренек. – Кому же иному ведать, ить на тебя вся надежа!

– "Надё-ожа"! – передразнил Разин. – Из одной надёжи не сшить одежи! Как звать-то тебя?

– Тимошка.

– А по батьке как?

– По батьке – Степанов сын.

– Как же, Тимофей, я тебя в казаки возьму? Ты Тимофей Степанов, а я Степан Тимофеев. Казаки и знать не будут – который из нас двоих батька, который сын, – пошутил Разин.

Паренек тотчас же подхватил его шутку:

– Ты, Степан Тимофеич, с бородой, а у меня, вишь, усы одни выросли – вот так и узнают. Как ус ни велик, а все бороды не выкроишь! У кого борода, тот и батька.

– И то! – поддержал Черноярец. – Бороде честь, а усы и у кота есть!

– Ну, знать-то, парень Тимофей Степанович Кошачьи Усы, так ты у меня в казаках и будешь, а бороду вырастишь – есаулом станешь. Отколе сам?

– С Вологды.

– Эка прошел! Не зря шагал. Оставайся.

– А как мужики? – спросил Тимошка.

– Мужики пусть сами дорогу сыщут. Ты сыскал, и всякому не заказано, – строго сказал Разин.

– А пищали да зелье?

– Где ж я возьму? Вы сбесились! Сколь мужиков на свете, а я всем пищали да зелье подай... Что я – царь?

– До царя бояре не пустят, а ты наш атаман! – возразил Тимошка.

– Богатым стану – тогда на всех припасу.

– Ну, прощай, Степан Тимофеич! Ты не серчай. Я пойду, – вдруг поднявшись с места, сказал Тимошка.

– Куды ж ты? – спросил Черноярец.

– Назад к мужикам. Ждут у Паншина. Надо сказать, чтоб не ждали. Не то их побьют.

– Ты, Тимофейка, садись да молчи! – в первый раз вмешавшись, остановил Сергей. – Слышь, Стяпан Тимофеич, – обратился он к атаману, – нам мужиков бросать не лады! Надо послать к мужикам есаулов.

– Тебя, что ли? – резко спросил Разин.

– А что ж не меня? Возьму полсотни ребят, под Паншин сгоняю на лошадях, челны переволочь пособлю да сведу на низовья, а там тебя в море нагоним...

– Хошь атаманом стать?

– А чего ж мне не стать?! Ты не примешь к себе – и сам ватаманить учну!.. Ну-ну, ты не серчай, помиримся! – сказал Сергей, заметив, что Разин ревниво нахмурился. – Ты, Стяпан, сам почуй: мужик на тебя – как на бога, а ты от них рыло воротишь! Их там перебьют, а мы перед богом ведь станем в ответе...

– Ну, черт с тобой, убирайся! – сказал Степан. – А повесят – себе пеняй. Ждать не станем!

– Да, Стяпанка, да ты не жди! Пошто нас дожидать?! Мы и сами к тебе поспеем! – горячо уверял Сергей. – Нам бы только, не мешкав, пуститься, пока караваны с Москвы не идут!..

– Вишь ты, Кошачьи Усы, кую смуту в моих есаулах сеешь! – сказал Разин Тимошке и потянул его за ухо...

Яицкий городок кипел сборами.

Каждый день спускали в воду готовые, заново просмоленные и оснащенные суда, и тотчас в них начинали возить сушеную рыбу, пресную воду, порох, свинец, ядра, устанавливать фальконеты.

По всему городку хозяйки топили печи, пекли хлеба, резали их на малые жеребья и сажали на ночь обратно в печки – сушить сухари для походов. Мешки сухарей возами возили к стругам.

Конники готовились расставаться с конями; пешие, сухопутные люди, многие с робостью, покидали твердую землю, чтобы надолго отдаться причудам воды и ветра...

Донские, волжские, астраханские и местные яицкие рыбаки стали среди казаков в чести больше всех других. Они умели справляться с волной и ветром, иные из них не раз возвращались с моря, куда бывали занесены бурей, знали отмели, острова и глуби. Они учили разинцев разным морским наукам.

– Узел бывает «бабий» – глухой, а то растяжной – «прямой» узел, тот больше для снасти идет, – поучал рыбак, исплававший все Каспийское море, побывавший в плену и в работе у персов и ухитрившийся бежать. – Ино дело «петельный» узел – тот вяжется репейком, вот эдак... Гляди, голова, гляди... «того долюшка на море зла, кто не может связать узла!..» А то узелок захлестом, вот эдак, смотри... Ну, сам завяжи, а я теперь погляжу, как оно у тебя ныне выйдет...

Иные учили грести веслами, когда судно идет «снаветру» – на откос, и «сподветру» – в кручу волны.

В каждом струге разделяли гребцов на загребных, рядовых и крючных, учили владеть кормовым веслом, травить и вытаскивать якоря, латать паруса и накидывать свальные крючья, цепляясь в бою за края вражеских кораблей...

Атаманы решились идти в шаховы земли «за зипуном», разжиться добычей и грянуть толпою на Дон, разгонять домовитую старшину.

Все было почти готово к отплытию. Три тысячи человек сбирались в путь по морским волнам. Но на грех в последние дни в устье Яика разыгрался супротивный морской «нагон». Нагоняя в реку соленой воды до самого городка, он вздымал высокие пенные гребни и устрашал новичков.

– Постой, Тимофеич, лобач уляжется – тогда и пойдем, а может, и поветерь дунет, то славно бы плыть! – уговаривали бывалые каспийские рыболовы.

Но противняк не хотел успокоиться и дул неделю подряд.