Казачий есаул Яицкого Гурьева-городка Федор Сукнин, высоко закатав рукава белой рубахи и присев под конское брюхо, ставил припарку к ноге любимца.

Друг Федора – Левка Неделин вошел к нему во двор, поросший густой, сочной зеленью и душистыми кустами цветов, в которых гудели жуки.

– Здоров, Федор Власыч! – окликнул гость есаула. – Отреножил коняка?

Федор поднялся и покачал головой.

– И лих его знает, отколь взялась у копыта гниль! Чаял, пройдет, ан все хуже. Татарин мне насоветовал класть сырую печенку – и снова хуже...

Федор вышел из-под навеса к колодцу, помыл из медного мусульманского кумганчика руки и, вытерев их о холщовый рушник, приветливо повитался за руку с казаком.

– Айда, заходи в кибитку. Хабар бар-ма? [Новости есть ли? (тат.) ] – по-татарски шутливо спросил Федор.

– Бар. Хабар бик якши! [Есть. Новости (или вести) очень хороши! (тат.) ] – отозвался Левка, вслед за хозяином поднимаясь на высокое крыльцо каменного дома Сукнина.

– Садись. Хозяйка гостюет где-то, а нам без нее веселей, – сказал Федор, доставая с полки две серебряные чарки и подвигая к столу украшенную резьбой скамейку.

Казаки Яицкого городка постоянно выезжали в разъезды по берегу «для вестей» из степных просторов. Левка Неделин только что возвратился из степи после такой поездки.

Федор внес из подвала глиняный пузатый кувшин с вином, вытер влажное от прохлады донце с налипшей соломой и поставил его на яркий персидский поднос, добыл из погребца широкую тонкую чашку с осетровой икрой, выложил хлеб и, наконец успокоившись от хозяйских забот, уселся за стол напротив гостя и налил по полной чарке вина.

– Да ты бы, Левонтий, кафтан-то долой. Ишь жарища какая! Май не минул, а печет, как в ильин день!..

Левка скинул кафтан и остался, как хозяин, в белой рубахе и в красных суконных портах.

Невысокий и коренастый, с рыжей лопатистой бородой, с хитрыми карими прищуренными глазами, Федор Сукнин был расчетлив в движениях и неспешен в словах.

– Икру мажь! Такая попалась – ну прямо царю в закуску! – смачно потчевал Федор.

Нарезав хлеб, он осторожно ладонью смел со скатерти крошки и вытряхнул их из горсти за окно голубям.

– Ну, сказывай, что за хабар? – спросил он, снова усевшись к столу. – Да ты пей! Своих виноградов вино. По армянской науке давлено. Дух-то каков! Не вино – цветок! Одним духом пьян будешь. Пей! – угощал Сукнин, сам поднося к носу серебряную чарку и вдыхая запах вина.

Левка быстро выпил и вытер ладонью черную бородку.

– Хабар, Федор Власыч, с Волги, из-под Камышина, вышел, – сказал Левка. Он выразительно сжал губы и подмигнул.

– Ну-ну!.. – с любопытством поощрил Сукнин, со вкусом и щедро намазывая себе икру.

– Вот те и ну! Опосле пасхи с две тысячи вышла ватага с Дона – и конны, и пеши, и на челнах...

– Ва-ажно! – живо одобрил Сукнин, отложив закуску. – А кто в атаманах?

– Степан Тимофеев Разин, донской, верховых станиц, – сказал Левка.

Федор Сукнин и Левка несколько лет назад сами сидели в Качалинском «воровском» городке на Волге, грабили караваны и едва упаслись от царской облавы, поверставшись в «городовые казаки» [Городовые казаки – особый род царских охранных войск в пограничных городах ] в Яицком городке. Тут было им скучно. Они завелись домами и жили в довольстве, но донская казацкая воля манила их. Настоящая жизнь для обоих была там – на Волге и на Дону.

Сукнин оживился. Медленно потягивая вино, он с загоревшимся взглядом слушал рассказ гостя.

– Сказывали ногайцы, что под Царицыном он напал на весенние караваны... Не то что пограбил, а весь караван забрал – с товаром, с царской казной, с порохом, со свинцом, с пищальми... Ссылочных освободил, начальных людей порубил к сатане, а прочих с собою сманил... – рассказывал Левка.

– Черт-те что! – в возбужденье вскочив из-за стола, воскликнул Сукнин. – И свинец и порох? Куды ж им теперь деваться?! И царски струги?!

Сукнин подошел к окну, задернул занавеску, с непривычной суетливостью наполнил чарки вином, сел и вскочил опять...

– И свинец, и порох, и пушки! – сказал Левка.

– Черт-те что! – повторил Сукнин.

– Голову стрелецкого порубили ко всем чертям – да и в Волгу. Купцов и приказчиков перевешали...

– Ну и ну! Такого еще не бывало, – разгорячился Сукнин. – Ведь экое дело!.. Куды же он нынче делся?

– Покуда они пошли на низовья. Нынче у них струги с пушечным боем. Я мыслю, ударятся в море, к Дербени...

– Вот воеводам забот! – засмеялся Сукнин. – А слышь, Левка, что, кабы тебе пробраться туда, к атаману?

– А что?

– Отписку бы снес. Царски струги пограбил – не шутка! Стрельцов на него соберут да всех и побьют. В бурдюгах не отсидишься, зимой все одно настигнут... А в каменном городе сесть в двух тысячах – то уже сила! Мы в Гурьев Яицкий городок отворили бы им ворота. Тут зимовать, а весной – вместе в море!..

– А наши стрельцы?! – опасливо сказал Левка, достав кишень и набивая табачную трубку.

– А что стрельцы? И у них не маслена жизнь: завидуют нам, казакам...

– Стрелец – не казак! Завидуют – точно, а в воровстве стоять не схотят обжились! С ногайцами тоже торгуют, промыслы держат...

– Кто промыслы держит, те противиться станут, а молодые голодны, как псы. Им кус покажи – и пойдут за тобой на край света... Волжские, ведь сам говоришь, пошли. Да пей ты, Левка!..

– С виноградного голова болит, Федор Власыч. Каб хлебной! – заметил Левка, пыхая трубкой.

– Вот чудак, ты бы сразу сказал – добра-то!..

Есаул вышел из горницы и возвратился с сулейкой.

– Давай пей! – налив чарку водки, сказал он. – А я к виноградным привык. И сладко и пьяно. Сладость люблю.

Левка выпил с наслаждением, крутя головой, сморщился, закусил.

– Сладость в бабе нужна, а в вине то и сладко, что горько! – сказал он. – Ну что ж, Федор Власыч, мне ведомы степи. Пиши. Отвезу...

– А куды ж ты поедешь? Они не на месте стоят.

– Кочевые в степи-то укажут!..

Сукнин откинулся к стенке спиной.

– Да-а!.. Зате-ея!.. – задумчиво протянул он и тоже вытащил из кармана трубку.

Левка кинул на стол свой кишень, предлагая табак. Табачные крошки рассыпались возле хлеба на скатерть.