Последний способ был наиболее интересен.

Великий энциклопедист эпохи Возрождения экспериментальным путем вывел ту методику отдыха, которая позволяла ему работать сутками напролет. Причем способ Леонардо был прост — сон по пятнадцать минут каждые четыре часа. Итого — полтора часа в сутки. Шесть пятнадцатиминутных перерывов полностью восстанавливают все функции организма и разлагают все накапливающиеся в мозговых тканях вредные вещества. Благодаря такому режиму да Винчи успел за свою жизнь сделать в несколько раз больше, чем его современники.

Но метод Леонардо не прижился.

И не потому, что его было сложно освоить. Как раз наоборот — приучить себя к подобному режиму сна достаточно просто, это занимает всего месяц. Дело в другом — большинство людей теряется, когда получает в свое распоряжение двадцать два с половиной часа свободного времени в сутки и не знает, что с ним делать. К тому же метод Леонардо кардинально меняет структуру всего общества, переводя его фактически на круглосуточное бодрствование с краткими перерывами на сон.

Для подавляющего числа Хомо Сапиенсов такой режим неприемлем, ибо он вызовет накопление стресса от вынужденного безделья и неумения распоряжаться своим временем.

Владислав же знал, на что ему потратить свободные часы. Сколько он себя помнил, ему всегда было чем заняться — спорт, чтение, научная работа, написание статей и рефератов, эксперименты с химическими веществами, приносящими дополнительный доход, поиски нужных сведений в Интернете или в библиотеке. Так что к методу Леонардо он прибегал достаточно часто.

«Круглосуточный бодрячок — это сильно. К тому же мои перманентные удары со всех сторон создадут у противника впечатление, что действует целая группа из четырех-пяти диверсов. Это крайне важно. Изначально неправильный просчет ситуации и опора на неверные сведения — путь к провалу. Одиночку ловить гораздо сложнее, чем группу. Это только кажется, что одиночка меньше может. Наоборот… В группе всегда надо кого-то прикрывать, страховать, иногда контролировать. А автономная боевая единица совершенно непредсказуема. Так и запишем…»

Рокотов протиснулся между вертикальными трубами и очутился в знакомом узком коридорчике с амбразурками по одной стене.

«Замечательно… Отсюда у меня сразу три пути отхода. В принципе, можно дать очередь по первому же встречному, будучи надежно защищенным железобетоном. Однако стоит ли? Не уверен… Стрельба — это слишком стандартно. К огнестрельному оружию можно обратиться в любой момент, благо теперь я им оснащен. И оснащен прилично. Но первоочередная задача — не мочить максимальное число противников, а вывести их из себя. Напугать до одури, дать какую нибудь совершенно идиотическую вводную… Кстати говоря, еще и закрепить их подозрения в англоязычное гипотетической группы. Можно, конечно, пострелять и поорать что-то в гарлемском стиле. „What did you say about my mom, you, motherfucker?!“[24] или «Whom you called nigger, balls'tumer?»[25] He важно, поймут ли они суть сказанного. Главное — уловят заокеанскую речь. И окончательно уверятся в том, что сражаются с америкосами или бриттами… А если среди них кто нибудь англоговорящий есть? Типа старшего? Не страшно. Говорю я чисто, подозрений не вызову. Тот же Коннор меня поначалу за канадца принимал…»"[26]

Владислав осторожно выглянул через амбразуру в соседний тоннель.

Пусто и тихо.

Рокотов подобрался к тому месту, где параллельный коридор сужался до ширины полутора метров, на мгновение высунул в него руку, убедился, что вполне способен подтянуть к стене проходящего мимо человека, и занял позицию возле амбразуры, поставив на выступ стены газовую горелку.

— Сергей Леонидович, — медсестра из регистратуры протянула Антончику пачку светло-коричневых картонных прямоугольников, на которые в поликлинике заносились данные об обследовании пациентов, — посмотрите, пожалуйста, своих и к завтрашнему дню составьте список на профилактику…

— Ага, — хирург перебрал карты, — вы уже отложили больных Анатолия Сергеевича?

— Да.

— Что ж, прекрасно, — Антончик прикусил губу и провел тонким, как у скрипача пальцем по строчкам. — Та-ак… двадцать восьмого и двадцать девятого мы осматриваем первую категорию, тридцатого я отдыхаю…

— Двадцать восьмого у вас особый день, — напомнила медсестра.

— Я знаю… Когда пациент подъедет?

— Назначено на девять тридцать. Плюс-минус десять минут. Он обычно не опаздывает.

Стоматолог кивнул и внимательно прочитал текст на карточке.

— Внешне все в норме… Хотя насчет левой нижней семерочки надо посмотреть. Сделаем рентген и решим. Кто двадцать восьмого в смене?

Сестра заглянула в график.

— Лаура Абрамовна.

— Прекрасно. Значит, сначала на рентген, а потом ко мне. Отметьте.

— Хорошо…

Антончик разложил карточки на стойке регистратуры и остро отточенным карандашом нанес на левые верхние углы цифры от двойки до восьмерки. Еще раз просмотрел все карточки и сосредоточенно кивнул.

— Резекции Верескову и Лепешкиной будем делать во второй половине дня. У Лепешкиной случай тяжелый, так что поставим ее последней.

— Вересков хотел с утра, — медсестра покачала головой, — вторая половина дня у него занята.

— Чем, хотел бы я знать? — с некоторой язвительностью произнес Антончик.

— Насколько мне известно, на двадцать восьмое у него назначена презентация книги…

— Ах да! — Хирург хлопнул себя ладонью по лбу. — «Второе дно Ганга». Так, кажется, называется…

— Именно так, — подтвердила медсестра.

— Продолжение его эпических опусов «Белый какаду» и «Черный краковяк»?

— Вроде бы.

— Ясно. Ни дня без строчки. Но тогда давайте мы его перенесем на двадцать девятое. Негоже современному классику жанра сидеть на презентации с повязкой на верхней губе и не иметь возможности сказать о себе любимом ни единого слова.

Сестра сделала запись в журнал.

— Я ему сообщу.

— У Лепешкиной, надеюсь, двадцать восьмое свободно? — ворчливо спросил стоматолог.

— Она ничего не говорила, — осторожно ответила медсестра.

— Насколько мне известно, она тоже что-то пишет?

— И не без успеха. Романы «Щечки», «Ушки» и «Глазки».

— Да-с, ну и названия. Если логически продолжать анатомическую тему, то через непродолжительное время мы увидим «Анусики» или «Уретрочки».

Сестра прыснула.

— Надеюсь, Сергей Леонидович, что до этого не дойдет.

— Как знать, как знать… — Антончик облокотился на деревянную стойку. — Я тут недавно просмотрел названьица романов и повестей на книжном развале. Оторопь берет. Сплошные Глухие, Немые, Звезданутые и Замоченные. Это из героев. Соответствуют и описательные образы, выносимые в названия — «Глухой против Князя Тьмы», «Звезданутый мочит всех», «Проститут на службе у мафии», «Три судьбы трех педерастов», «Бухалово и гасилово»… Так что, Танечка, все еще впереди.

— Лично я предпочитаю романы о любви, а эту гадость в руки не беру.

— И правильно делаете. Что до меня, я сейчас вчитался в Платона. Интереснейшие вещи, должен вам сказать… — Стоматолог спохватился и посмотрел на висящие над стеллажами с документами электронные часы. — Заболтался я с вами. У меня ж пациент в кресле…

Антончик вышел из регистратуры, поздоровался с пробегавшим мимо одышливым заведующим поликлиникой, заглянул на минуту к техникам, терзающим бормашинами чей-то съемный протез, и сделал остановку у стоявшего в конце коридора общего телефона.

Оглянулся, набрал номер и небрежно привалился к стене.

— Алло… Сан Саныч? Здравствуй, дорогой… Ничего, потихоньку… Только рыбалочку мы с тобой перенесем… Ага, занят… И двадцать восьмого и двадцать девятого. Как штык, прям с половины десятого эти два дня… Давай тридцатого.