Еще пара гражданских ног стояла в отдалении — по всей видимости, у доски или у карты — и говорила такими сугубо научными словами, что Петя понимал в лучшем случае одно из десяти.

Когда, наконец, все эти «дисперсности», «сигулярности» и «конвергенции» перестали сыпаться из гражданского лица и оно, поблагодарив за внимание, село на место, к «доске» вышла пара военных ног с малиновыми генеральскими лампасами. Генерал заговорил басом на достаточно понятном Пете человеческом языке.

— Так что, товарищи, я это, вот что хочу сказать, — генерал трубно высморкался и после паузы продолжил. — Вот товарищ академик нам сейчас объяснил, почему на Марс не может лететь человек. Будто бы тяжеловат он еще для такого мероприятия, будто бы не вытянет его ракета, на такое дальнее, прямо сказать, космическое расстояние. Туда не вытянет, а обратно и подавно. А я так думаю, товарищи, что ракету надо делать больше — такую, чтобы наш человек в ней нормально жил и питался. Столько, сколько потребуется для героического перелета. Вы что-то хотите смазать, товарищ Синицына?

Один из стульев отодвинулся, и пара женских ног гражданской наружности, даже довольно стройных, распрямилась в коленках.

— Да, товарищ генерал, я хочу сказать. Я хочу повторить. Человек никогда не сможет полететь на Марс, даже если вы построите ракету величиной с гору. Человек не может жить вне поля Земли, дальше ее орбиты, как человеческий плод не может существовать вне утробы матери. Вот расчеты, научные подтверждения — результаты практических экспериментов нашей орбитальной лаборатории. Как это не обидно и не прискорбно, но полет человека на Марс следует отложить по крайней мере еще на десять лет.

Под одним из стульев закаркали и заволновались военные ноги без лампасов.

— Ну что, что вы руку тянете, товарищ майор, словно школьник, ей-богу. Говорите, что там у вас.

Товарищ, майор поднялся и взволнованно заговорил:

— Я внимательно ознакомился с результатами работы орбитальной лаборатории профессора Синицыной и глубоко убежден в ее правоте. Человеку опасно отдаляться от орбиты Земли, а посылать его на Марс, даже если для этого появятся технические возможности — значит обрекать его на верную гибель.

— Футы-нуты! Вам бы с таким темпераментом, товарищ майор, цыганские романсы исполнять. Вы в нашей дивизионной самодеятельности случайно не участвуете? А то приду послушать. Значит, и ты, Брут, туда же… Что ж, опять у нас робот полетит? Да был бы робот, а то тьфу, паучок какой-то на микросхемах. Этим сегодня мир не удивишь, а вот финансирование могут крепко урезать. До очередного старта восемь часов, а праздника не чувствую, зевать хочется, товарищи.

— Есть одна разработка, товарищ генерал, — неуверенно проговорила Синицына. — Только она преждевременная, вы смеяться будете…

— Давай, — махнул рукой генерал, — Посмотрим, как у тебя хотя бы с юмором.

Синицына выскочила за дверь и вернулась, держа в руках прозрачный шар величиной с футбольный мяч. Петя увидел, что профессор — довольно симпатичная девушка в белом халате. Оболочку шара, словно армированное стекло, пронизывала густая сеть тончайшей золотой проволоки. В центре шара, на резиновых растяжках, находился еще один маленький шарик, в котором сидела совсем маленькая, величиной с Петю, беленькая мышка.

— Этот прибор, — начала объяснять Синицына, — сконструирован таким образом, что внутри шара образуется автономное поле, абсолютно идентичное полю нашей планеты и способное длительное время поддерживать условия нормального существования мелкого животного.

— А! — торжествующе воскликнул генерал. — Значит, все-таки можно! И ничего смешного, товарищ, Синицына; вы-то сами понимаете, какое будущее у вашей замечательной разработки?!

— И сожалению, в ближайшие годы мы не сможем создать подобное устройство для человека.

Не смотря на это замечание, настроение у генерала заметно переменилось.

— Ничего, ничего, товарищ, Синицына, это уже очень хороший задел для отчета… то есть, для работы, я хотел сказать, очень хороший. С Белки и Стрелки начинали. Кстати, как нашего героя зовут?..

— Петя… — смущенно ответила Синицына.

— Вот! Петю этого твоего мы, как это морлодежь говорит, раскрутим! Первый россиянин на Марсе! Майки, конфеты, сигареты — «Петя»! Да я ему сейчас же, этому мышу, ефрейтора… нет! младшего сержанта дам! А после полета к лейтенанту представлю!..

— Он что же, прямо сегодня полетит?

— Полетит! Долой вашего механического таракана! Петя полетит! Готовность номер один! Да я его по возвращению к герою России представлю!..

Тем временем Петя Огоньков совершенно потерял голову. Нехорошее чувство зависти иголками впилось в каждую его живую клетку. С невиданной проворностью выбрался он на стол, выбежал на самую середину и закричал:

— Погодите! Не он! Я! Я! Я полечу! Не надо мышь! Я, Петя, я человек! Я, я могу лететь на Марс!!!

Стало тихо, все привстали и, облокотившись о стол, склонились над мальчиком. Синицыной сделалось плохо, и ее подхватили стоявшие поблизости мужчины.

— Я наш, русский, я Петя Огоньков, зачем мышь! — продолжал орать трехсантиметровый мальчик, обращаясь к выпученным на него со всех сторон глазам и очкам. — Посадите, посадите меня в этот шар!..

Начисто лишенный воображения генерал взял Петю двумя пальцами и поднес к глазам.

— Петя Огоньков, говоришь?.. Кто же тебя таким на свет произвел? Мне не докладывали. Товарищи, это из чьей лаборатории произведение?

Ошарашенные, все молчали.

— Я не из лаборатории! Я сам по себе! Потом расскажу, когда вернусь! Зачем посылать на Марс какую-то еще мышь! Я человек, я могу полететь туда и обратно!

— Ладно, не верещи, — строго сказал генерал и опустил Петю на стол. — Разбираться с тобой у нас времени нет. Чей бы ты ни был, полетишь. Я так сказал. А сейчас, — голос у него сделался торжественным, как на параде. — Всем службам! Немедленно готовить младшего сержанта космонавта Огонькова Петра к полету на Марс! Старт ровно в полночь!

Петя смеялся и одновременно задыхался от счастья.

Тем временем, незадолго до полуночи, переодетый женщиной Мракобесов добрался попутными машинами до Пискаревки и вошел в стоящее на отшибе здание городского крематория. Телефонным звонком он предупредил сторожа о своем визите.

Огромная топка гудела как иерихонская труба. Покрытый лаком новенький гроб подсыхал на специальной тележке. Бородач под два метра ростом, похожий на всклокоченного цыгана, не боявшийся даже чертей, теперь как будто оробел.

— Это вы, гражданин начальник… — заговорил он, сторонясь визитера. — Давно вас тут не было.

— Ты один? — голос у Мракобесова был слабый, усталый и болезненный.

— Как вы приказали: сунул кочегару на бутылку и велел раньше двух не возвращаться. Будто ко мне женщина придет на свиданку.

— Вот, Пафнутий, вот она к тебе и пришла эта женщина. Ты рад?

Мракобесов сделал попытку улыбнуться, и часть грима отвалилась от его лица, обнажив страшные язвы. Сторож отступил еще дальше и первый раз в жизни перекрестился.

— Меня вообще-то Павлом зовут, — угрюмо заметил он.

— Знаю, Пафнутий, знаю, что тебя Павлом зовут. Это ведь я так тебя окрестил, Пафнутием. Ты что же, Пафнутий, в бога веришь?

— Не… это я так, нечаянно.

— А в чертей веришь?

— В чертей верю, сам видел…

— Это хорошо, Пафнутий, что ты в чертей веришь. Без веры человеку нельзя. Иди, открывай дверь, цыганская харя.

— Меня Павлом зовут, гражданин начальник.

— Знай, Пафнутий, знаю, что тебя Павлом, зовут. Ты поменьше говори со мной, фраер, — Мракобесов вынул пистолет и навел его на сторожа, — как бы тебя не звали. Работа у тебя хорошая, теплая, спокойная. Гробики вон мастеришь, копеечку имеешь. А лишиться ее можно вот хоть прямо сейчас. Мертвых ведь сторожей не бывает, а, верно я говорю, Пафнутий? Зачем сторожу деньги платить, если он мертвый совсем?..