Мы решили не отсылать письмо - зачем пугать родителей? Вполне может быть, что у Лины не так все страшно, как она описывает. Как сделать, чтобы она рассказала нам о своей болезни сама? Сегодня уже среда. Понедельник позади. Водила медсестра Лину к врачу или нет? Что с Линой? Мы решили немедленно побывать в интернате. В разговоре с ней (благодаря прочитанному письму) мы сразу же заметили на ее шее красные пятна. И вот Ася решилась: ?А что это у тебя такое?? - спросила, притронувшись к воротнику ее свитера.

67

Сегодня прочитал в ивритской газете ?Маарив? небольшую заметку. Ельцин предупреждает мировое сообщество, что Советский Союз до середины октября распадется на ряд независимых государств. ?В связи с этим, - говорит Ельцин, - Горбачев должен будет сложить свои полномочия?. 68

Через три дня в клубе литераторов состоится встреча с сотрудниками журнала ?11?. И вот, в который раз за полтора года (со времени отправки в редакцию подборки моих стихов), звоню господину Мануилу Нудману. ?Когда опубликуете?? - спрашиваю. И снова ничего определенного: ?Может быть в ближайшем номере. Позвоните через неделю?. Снобистские интонации в его голосе приводят меня в неописуемое бешенство. Меня подмывает крикнуть в телефонную трубку: ?Вонючая падла!? 69

Врачиха сказала: ?Насчет вредного воздействия не беспокойтесь. Я назначила для приема внутрь маленькую дозу. Ее должно быть вполне достаточно. Если такое сильнодействующее лекарство, как преднизолон, не помогает, значит ничего не поможет. Крапивница не аллергического порядка, а психического. Девочка, по всей видимости страдает от ностальгии. Единственное спасение - вернуть ее в прежнюю, привычную ей среду?. Вместо рецепта врачиха выписала справку, в которой рекомендовала администрации интерната немедленно отправить Лину домой.

А. Кобринский, "ПЛАЧУЩИЙ ОСЕЛ", роман-дневник

продолжение IX

70

Тель-Авив. Архивный отдел ?Двенадцати колен? закрыт. Мне сказали, что если заведующая ушла, то помочь мне может только главный редактор - Эрнест Молотобойцев: у него вторые ключи. Ловлю знаменитость в коридоре. Пытаюсь заговорить, но ощущаю, что меня не хотят слушать. ?Я принимаю только по предварительной договоренности!? - обрывает меня на полуслове суховатый чиновничий голос. ?Но моя просьба до такой степени не доросла, - ответил я с подчеркнутой резкостью, - помогите попасть в архивный отдел. Меня интересуют публикации господина Соломона Игрека?. ?Но я архивным отделом не ведаю! - ответил мне главный редактор, - подождите заведующую, она в столовой?. Буквально через минуту я увидел Терезу. Она шла по коридору с какой-то женщиной. Увидев меня, спросила: ?Что вас к нам привело?? Ни слова о Лойфмане, ни слова о моей заметке и приложенной к ней фотографии. Лицо непроницаемое.

?Мне необходима подшивка ?Двенадцати колен? за последние три месяца?. ?Зачем?? - спросила Тереза. ?Хочу выписать некоторые интересующие меня моменты из публикаций Соломона Игрека. Да вот, пришел неудачно - в архиве никого нет?. Тереза Маршайн картонно улыбнулась: ?Заведующая архивом, представила она женщину, - но зачем вам архив? Материалы трехмесячной давности в архив еще не сданы. Сейчас я их принесу. Подождите меня в коридоре?. ?Тереза, не занимайтесь глупостями. Я доложу Молотобойцеву, что вы тратите редакционное время впустую!? - сказала заведующая архивом со вспышкой непонятного для меня раздражения - то ли оно было порождено какими-то подводными течениями (может быть она была на ножах с Терезой из-за любовного соперничества?), то ли все объяснялось гораздо серьезнее и проще - израильское чиновничество с братским радушием абсорбирует ?руководство нового типа? - советское.

На этот раз Тереза проявила непоколебимое упрямство: ?Он мой коллега по перу, сказала она, - писатель!?

Я не люблю, когда это довольно таки затасканное слово используется как непробиваемый щит, но черт с ним - трехмесячная подшивка ?Двенадцати колен? в моих руках. Нахожу и выписываю: ?Я против ?охоты за ведьмами?: слишком многие из сексотов оказались несчастными жертвами, искалечившими не только чужие, но и свои жизни. Но - при одном условии: пусть в нынешние, иные времена, они сидят тихо в своем углу и раскаиваются в содеянном, а не занимаются общественным воспитанием душ. Кстати, именно так к этому относятся в Восточной Европе. Сексотам не запрещено избирать, но быть избранными запрещено - под страхом разоблачения. А наш (имярек), хоть и посмертно, стал избранным... Так вот, я против его ?избрания?. Неожиданно ко мне подошел человек - седой, голубоглазый, коротко стриженный: ?Вы Каркай Икс?? - спросил прикартавливая. Я молча кивнул. ?Соломон Игрек!? сказал он, протягивая мне руку. ?А как вы узнали, что я - это я?? - спросил я у него. ?Вы присылали мне как-то свою книгу на отзыв. На обложке есть ваша фотография. Вот и узнал?, - ответил он. Поинтересовался, что я тут делаю. ?Выписываю цитаты из ваших публикаций?. ?Зачем? Может быть, я могу вам чем-то помочь?? ?Нет, - сказал я, - навряд ли, - и спросил, - вы будете присутствовать на литературном вечере?? ?На каком?? ?Посвященном творческой встрече с сотрудниками журнала ?11?. ?Вы же знаете, что я член редколлегии этого журнала, - сказал он, - а вы придете?? ?Обязательно!? ?Вот и чудесно! - сказал Соломон Игрек, - там поговорим более обстоятельно. Было интересно с вами познакомиться, - и после короткой паузы, - спешу!?

Попрощавшись, он резко, почти по-военному направился в глубину коридора. Возвращая подшивку в компьютерный отдел, я увидел его снова, но он меня не заметил - он смотрел на экран компьютера, сосредоточенно работая над текстом очередной статьи.

На выходе из коридора, где расширенный пятачок позволил поместиться двум креслам и журнальному столику, я увидел Терезу. Она курила и плакала. Это была настоящая Тереза - не картонная, а объемная. По-видимому, стычка с архивным ефрейтором привела ее к такому нервному срыву, что сквозь маску профессиональной невозмутимости выплеснулась мятущаяся душа - одинокая, неустроенная, беззащитная, страдающая и ранимая... Но, вполне вероятно, что я ошибаюсь и слезы эти совсем другого рода... Позвонила, например, Тереза в Министерство абсорбции и выяснила окончательно, что на амидаровскую квартиру в районе Тель-Авива она может не рассчитывать. ?До свидания, мне искренне жаль видеть вас в таком настроении?, - сказал я приостановившись. ?До свидания?, - ответила она всхлипывая. Я вышел. На улице моросил холодный декабрьский дождь. ____________________________________________ * Прошу господина Соломона Игрека не подавать на меня в суд за несущественное, с моей точки зрения, вынужденное изменение текста - вместо имени и фамилии легендарного советского поэта я позволил себе написать ?наш (имярек)?. 71

Дом писателей. 8 часов вечера. Небольшой переполненный людьми зал. Перед зрителями на ступенчатом возвышении длинный стол, покрытый голубой скатертью - слава Богу, не красной. За столом главный редактор журнала ?11? Мануил Нудман и редакционная коллегия - Наина Коктебель, Неонилла Шлехтина и Соломон Игрек. Четыре эти человека за годы своего израильского эмреповства снискали репутацию интеллектуальной избранности и бескорыстного подвижничества. Но слава портит - не потому ли снобистские интонации то и дело проскальзывали в голосе господина Мануила Нудмана - в его долгой и скучной речи, в которой запомнилась лишь концовка. Оратор, сославшись на значительные экономические трудности, испытываемые при выпуске каждого очередного номера журнала, просил любителей русской словесности не скупиться на пожертвования. Затем выступила Наина Коктебель, рисуясь перед наивными читателями журнала ?11? оригинальностью своего, якобы, парадоксального мышления. ?Европейские евреи, - сказала она, - в том числе и те, которые считают себя блюстителями иудейской веры, от мозга до костей пропитаны христианской культурой и практически являются ее энергоносителями. Арабы настроены к ним более враждебно, чем, например, к марокканским евреям потому, что по их мнению, европейские евреи являются миссионерами христианства. В этом, - резюмировала она, - причина обостренной ненависти арабов к европейским евреям. И в этом причина скрытого конфликта между репатриантами из России и репатриантами из тех стран, где еврейским традициям не пришлось пройти сквозь прокрустово ложе христианской религии?. Затем последовало короткое выступление Неониллы Шлехтиной. Она рекламировала своей речью, несвойственную женщине, метафизическую изощренность ума и энциклопедичность познаний, насыщая каждую фразу умышленно усложненной терминологией. Но тело ее жило другой жизнью - ею же самой выставленное напоказ, обтянутое кофточкой и брюками, завораживало откровенными подробностями и ярко напомаженными, минетно артикулирующими губами - мешало воспринимать осмысленно ее голос. И, наконец, познакомил себя с присутствующими господин Соломон Игрек. На фоне предыдущих ораторов речь его отличалась выгодной простотой. Он не выпендривался, но в его простоте просматривалась дебильная гомосоветикусная прямолинейность. И снова поднимается господин Мануил Нудман. ?Мы не нуждаемся в пиететах, - говорит он в заключительном слове, - просим выступить и тех, у кого есть какие-либо претензии к тематике журнала, к его художественному оформлению, к его стилю и, может быть, к его редакционной коллегии?. И вот я на этой небольшой сцене. Называю свою фамилию. Вижу, что господин Мануил Нудман заерзал на стуле. Разворачиваю его отрицательную рецензию и зачитываю слово в слово. Затем то же самое проделываю с положительным отзывом о моем творчестве господина Соломона Игрека. ?Полтора года тому назад?, - говорю я, пытаясь рассказать о том, как главный редактор ?11? поступил с присланными мною для публикации стихами. ?Вы ведете себя неэтично, - говорит господин Соломон Игрек и, чтобы вразумить меня, повторяет, - неэтично!? Возмущенный моим выступлением, господин Мануил Нудман покидает зал. В поединок вступает госпожа Наина Коктебель. Она заявляет, что это мое выступление не к месту и не ко времени. Я пытаюсь возразить, но она перебивает меня, не дает говорить. Ей помогают зрители - поклонники журнала ?11?. И тогда я вбиваю железный гвоздь в эту программу. ?Стукачей публикуете!? - говорю громко и отчетливо. ?Назовите фамилии!? - ее голос доходит до крика. Глаза навыкате... Ничего ей не ответив, возвращаюсь к своему креслу. Объявляется маленький перерыв. Вестибюль. Кулуарные разговоры. Ко мне подошел господин Соломон Игрек. ?О каких стукачах вы говорили?? - спросил. ?Например, о Лойфмане!? ?А, сказал господин Соломон Игрек, - он действительно стукач, но мы узнали об этом уже после публикации, - и продолжал, - а что касается вас, то должен признаться, что давая свой положительный отзыв на вашу книгу ?Столкновение?, я не имел в виду уровень журнала ?11?. До этого уровня вы еще не доросли?. ?Прекрасно! - сказал я, глядя господину Соломону Игреку в глаза, - я согласен с вами на все сто процентов. Но это означает, что вы считаете ?11? журналом для избранных. И, кстати, в одной из ваших нашумевших статей, вы говорите (я раскрыл свою записную книжечку и зачитал) ?сексотам не запрещено избирать, но быть избранными запрещено - под страхом разоблачения?, - закрыв записную книжечку, я продолжал, - готов поверить вам, что Лойфман опубликован по неведению, но где же тогда ваше разоблачение, которое этот стукач и подонок заслужил??