Она состояла в следующем: 1. Стабилизация политической обстановки в Китае и восстановление порядка руками самого китайского народа. 2. Содействие в этом умеренным элементам в Китае совместно с другими державами. 3. Опора в Китае на центральное правительство в его борьбе с военными кликами за единство страны. 4. Принятие решительных мер в случае, если беспорядки в Китае будут создавать угрозу правам, интересам и имуществу японских подданных в этой стране. 5. Наличие важных японских интересов в Маньчжурии, Монголии и в трех восточных провинциях Китая возлагает на Японию особую ответственность и обязанность проявлять заботу в военном плане.

В случае возникновения беспорядков в Маньчжурии и Монголии, которые создали бы угрозу особому статусу и интересам Японии в этих районах, она должна была принять необходимые меры для обеспечения безопасности проживающих там коренных жителей и иностранцев.

По мнению японских историков, эта программа знаменовала собой отход от политики предыдущего главы японского МИДа К. Сидэхары, выступавшего за невмешательство в дела Китая и признававшего Маньчжурию и Монголию его неотъемлемыми частями, но тем не менее являлась не программой-максимум, а программой-минимум экспансии Японии в Китае[50]. Ну а что касается того «Меморандума Танаки», добытого советскими спецслужбами, который по своим каналам заполучила китайская пресса, он содержал «заявку» на мировое господство, и, по всей видимости, был фальшивкой.

Это мнение в июле 1995 г. в Москве подтвердил в личной беседе со мной директор Центра изучения Японии в Тяньцзиньском университете Нанкай профессор Ю Синьчун, подчеркнувший, что в Японии его теперь придерживаются и левые историки. Он обратил внимание на тот факт, что текст «меморандума Танаки», ставший достоянием гласности, своей пространностью отличается от принятых докладных записок императору, кратких и четких. Но самое главное состоит в том, что содержание этого документа в части, касающейся предначертанного в нем курса Японии на мировое господство, в том числе на войну с США и СССР, не подтверждается опубликованными стенограммами конференции 1927 г., которые были тщательно изучены этим китайским ученым.

В Китае и на Западе ходили упорные слухи, что, помимо официального, Танака подготовил и неофициальный меморандум, в котором и излагались идеи борьбы Японии за мировое господство, он-то и стал общеизвестен[51]. Однако авторство Танаки в данном случае более чем сомнительно.

Опубликованные в нашей стране исследования показывают поразительное сходство неофициального меморандума с программой японской экспансии на Евразийском континенте и борьбы за мировое господство с США, Китаем и европейскими державами, в том числе с Россией, разработанной еще в 1914 г. влиятельным японским ультраправым «Амурским обществом» («Кокурюкай»).

Не случайно советский историк А. Гальперин отмечал в свое время, что документ, получивший известность под названием «меморандум Танаки», «в развернутом виде… формулировал положения тех многочисленных деклараций и манифестов, которые публиковались до него различными шовинистическими организациями Японии, пропагандировавшими установление японского господства над Китаем и всей Азией»[52].

Думается, вполне возможно, что через своих приверженцев в военной верхушке Японии руководители «Амурского общества» решили распространить свою далеко идущую программу по некоторым армейским штабам в Корее, Маньчжурии, Китае и на Тайване для получения дополнений и замечаний, а ради придания ей большей авторитетности окрестили ее меморандумом премьер-министра генерала Танаки. Советский же консул в Сеуле И. Чичаев, резидент ОГПУ, через своего агента, известного под псевдонимом Хироси Отэ, сотрудника Главного жандармского управления Японии, и советский разведчик, сотрудник Генерального консульства СССР в Харбине, через свою агентуру сумели достать копию этого документа.

Как сообщил В.Я. Пещерский, советскому руководству был передан «Меморандум Танаки», копия которого была получена харбинской, а не сеульской резидентурой внешней разведки ОГПУ. И именно харбинская копия была подвергнута проверке на подлинность.

«В подлинности меморандума сомнений не было не только потому, что в сопроводительном письме генерального штаба Японии подчеркивалось серьезное значение, которое японское правительство придавало этому документу, – писал советский историк Е.А. Горбунов. – В группе советских разведчиков был профессор-японовед Макин, специалист высшего класса, отлично знакомый с японской секретной документацией. Исследовав текст меморандума, он убедил разведчиков в его подлинности…»[53]

Но этим «подлинником», по всей вероятности, была копия «программы политики в отношении Китая», раздутой милитаристами (скорее всего, сторонниками «Амурского общества» в генштабе) до планетарных масштабов. А психологическая нацеленность профессора Макина и его коллег-разведчиков на поиски антипода программы мировой пролетарской революции побудила их принять фальшивку за чистую монету.

Характерно, что и в Китае был опубликован именно расширенный (т. е. фальсифицированный) вариант этого документа, хотя его истинный текст был там известен. Как сообщил мне профессор Ю Синьчун, специально изучавший этот вопрос, в 1927 г. японский политический деятель Такэтоко, близкий к императорскому двору в Токио, порекомендовал китайского книготорговца из Гонконга Цзи Чжиканя для реставрации старых китайских книг в дворцовой библиотеке. Его допустили туда для этой работы. Однажды он улучил момент, переписал докладную записку Танаки императору (т. е. программу-минимум японской экспансии в Китае) и по частям переслал ее секретарю Чжан Цзолиня.

Не преминуло погреть руки на попавшем в его распоряжение документе и советское правительство. Оно инсценировало утечку информации, в результате которой фальшивый «Меморандум Танаки», переведенный на английский язык, передали для публикации в США с целью столкнуть их с Японией.

Было бы ошибкой игнорировать и следующее обстоятельство. Расширенный вариант «Меморандума Танаки» японские ультранационалисты отождествляли с вынашивавшейся ими еще со времен Русско-японской войны программой крупномасштабных территориальных захватов. Программу эту они стремились навязать своему правительству, и отчасти небезуспешно.

Первым объектом экспансии, естественно, был избран Китай. Теоретическую базу под аргументы в пользу отторжения от него Маньчжурии и Монголии подвели работы японских историков, которые подчеркивали, что в сравнительно недавнем прошлом эти территории не были китайскими.

Так, Д. Яно писал: «Маньчжурия как особая территория пинского императора не представляла собой территорию Китая. Поэтому в годы японо-русской войны последний придерживался нейтралитета. Если бы дело обстояло иначе, то это означало бы, что Россия захватила территорию Китая… и, следовательно, он должен был бы действовать совместно с Японией против России, но он сохранил нейтралитет[54].

В той же работе Д. Яно с гордостью подтверждал важность своих исторических изысканий для оправдания японского проникновения в Маньчжурию и Монголию: «…Мои взгляды (в отношении этих пограничных с СССР стран. – К. Ч.) стали теоретической основой доклада премьер-министра Гиити Танаки императору»[55].

Однако «активный курс» Танаки, направленный на захват северо-восточных районов Китая, потерпел крах, так как Япония, испытывавшая тяжелые последствия финансового кризиса, не смогла тогда еще помешать установлению формального административного контроля китайского правительства над этими районами. Да и пришедшее к власти правительство Хамагути высказалось за возврат к более осторожной политике К. Сидэхары (1929—1931).