Они говорят "ну-ну". Только неуверенно говорят.
Они такое от меня впервые слышат. И настораживаются. И говорят, что обязательно. И на ориенталиста своего идут. Или на орнитолога. Кто их разберет. А я к Лиде иду. Могу, конечно, к Лиде и полететь. Но день уже на улице. И люди. И облаков нет. Небо чистое.
...Я тогда со Светкой первый раз серьезно сцепился из-за ее богадельни. И сказал: либо я, либо богадельня! Она сказала: богадельня! Она мартино-иденовский групповой эксперимент проводит, и судьбы молодежи ей дороже личных интересов. Тем более что на месяц вперед три проблемные статьи запланированы.
И я пошел к Целоватову. В жилетку плакаться. Не очень-то и хотелось плакаться, но я-то понимал, что очень Целоватова обижу, если он вдруг узнает не от меня: Ашибаев с женой-Светой расплевался. Поэтому я все-таки пришел.
А вместо Целоватова открывает дверь Лида. Только я тогда еще не знал, что это Лида. Просто красивая рыжая женщина. Такая красивая, что я остолбеневаю.
И стою на пороге.
Она усмехается. Не знаю, откуда у женщин умных такая усмешка. От матриархата, наверное, осталась.
Когда все мужчины детьми были - детьми, которых надо воспитывать, глупости их терпеливо выслушивать.
И делать не так, как эти неразумные дети хотят, а наоборот: как надо! И у не очень умных женщин такой усмешки нет. У Светки, например, нет. А у Лиды есть.
Я все смотрю на нее и смотрю. Она говорит:
- Все уже собрались.
Я говорю:
- А-а-а...- И на Лиду смотрю.
Целоватов заглядывает в коридор и говорит:
- А-а! Уже познакомились?!
- Нет,- Лида отвечает.- Просто смотрим друг на друга.
- Ну, и как первые впечатления?- спрашивает Целоватов.
И я вспоминаю, что ведь к Целоватову пришел.
И он именно здесь живет. И если Лида дверь открывает, то все понятно...
Лида снова усмехается и говорит:
- Очень приятные.
А я соображаю, что это она про первые впечатления.
Еще она успокаивающе мне говорит:
- Мы с вашим другом вместе в рейсы ходили...
Я думаю, что не хватало еще, чтобы мои мысли ктото читал. И сразу вспоминаю: я небритый, лохматый, грязный. И печать интеллекта на моем лице нечеткая, размытая. И чувствую себя, как однажды на демонстрации,- все кругом в костюмах, шляпах, а я в майке, трусах и со спортивным флагом.
А тут еще Нина Пирайнен в коридор впархивает и причитает:
- Витю-у-уша пришел! У-у-у-у, в каком ты виде! Правильно Светлана говорит, что ты в облаках витаешь!
И я жалею, что Пирайнен не умеет мысли читать.
И придется ее, газель безрогую, вслух послать. А Лида мне на ушко:
- Эта тощая корова еще не газель.
Потом поворачивается к Пирайнен и очень дружелюбно ей:
- Пойдемте, Ниночка, нашим мужчинам кофе приготовим.
Они уходят на кухню, а мы с Целоватовым уходим в комнату, где еще Вадя Пирайнен сидит. Как всегда, выбритый. Запашок польского одеколона и "Винстона".
И как всегда, он с женой принес что-то итальянское в бутылке. И как всегда, делится впечатлениями. На этот раз о Рерихе. Я по привычке делаю лицо "везет же! а мне никак не выбраться!..". Но Целоватов вдруг Вадю перебивает:
- Она с научниками работает. Меня вот списали.
Сам знаешь за что. А она все работает. А сейчас после рейса три месяца гуляет. Ее на судне все золотой рыбкой зовут. Только она никому еще три желания не исполняла. Наоборот! Каждый сам старается ее желания угадать и исполнить. Только не получается...
И мы молчим и сосредоточенно курим. Вадя говорит:
- Да-а-а... Вот такой вот Рерих получается...
Но тут из кухни появляется Лида. С Ниной Пирайнен и с кофе. А на кухне жену Вадину, видимо, занесло.
И по моему поводу. Потому что она заключает кухонный разговор с Лидой тем самым человеком, в котором все должно быть прекрасно, ну и так далее...
Я быстренько прослеживаю ход ее мыслей и понимаю, что началось все с моей небритости и помятости.
Лида между тем разливает кофе и роняет увесистую сентенцию:
- Бывает, идет человек. У него воротник грязный, ботинки без шнурков, пуговицы нет. Все - на него пальцем. А он такой потому, что голова в этот момент работает. И ему просто не до всего. А эти мальчики парадные... Все вроде у них застегнуто...
И она чуть пожимает плечами. А увесистая сентенция падает на Вадю Пирайнена, и он из последних сил выдавливает:
- А цветовая гамма у Рериха как ни у кого.
И на лице у него цветовая гамма как ни у кого.
...А три желания она и мне исполнять не стала.
И когда я ей потом говорил, что развод - лучший выход для нас со Светкой, она говорила "да". Но когда я продолжал про нас с ней, она гладила меня по голове и говорила "глупенький ты мой". Точь-в-точь как мне Кузов жаловался про своих. И я сообразил, что не она мои, а я ее желания исполняю.
Еще мы бродили по ночному лесопарку. А лягушки перебегали нам дорогу. И она их не боялась. Визуально, во всяком случае. А я хотел ее все-таки напугать и предложил поймать парочку. И она сказала "давай, попробуем!". И еще вспомнила про зоолога со знакомого научно-исследовательского судна. И сказала:
- Поймаем и подарим Алевтине Никитичне. Она их любит. Она из них чучело сделает.... - Помолчала.
И не как декларацию, а просто вслух подумала: - Почему-то мы всегда хотим сделать чучело из того, кого любим...
Еще она не любила целоваться и говорила, что не умеет. Ну честное слово, не умеет!.. А когда Трюльник, завидев ее, бросался к ней на шею и облизывал щеки, она говорила:
- Ну, Трюша! Ну, успокойся! Все бы тебе лизаться... Ну, какой ты после этого мужчина?!.- Она умела показать тебе, что ты свалял дурака, не ущемляя легендарного мужского самолюбия...
И еще мы кормили голубей у Исаакиевского. И как это ни банально, голуби клевали у нее с рук. А потом мы ждали автобус. И она говорила, что наш идет.
А я говорил:
- Это же троллейбус! У него рога.
- Это просто женатый автобус,- поясняла она.Каждый автобус после женитьбы становится троллейбусом.
И еще я говорил ей:
- Ну, скажи, ну. Скажи. Ну, пожалуйста. Ну, соври мне...
И тогда она говорила:
- Я тебя люблю.
И еще она уходила в плавание на три месяца, на полгода. И классическая книжная ситуация была шиворот-навыворот.
А когда я прихожу и звоню, то там за дверью в коммунальном коридоре слышны шарканья, чихания, шмыганья. Но не слышно ее тишины, с которой она всегда подходит. И у меня в голове сваривается, что коммуналка полна соседей, но Лиды нет. И правильно - я ведь к ней днем еще никогда не приходил. Я нажимаю на все кнопки подряд, слышу перезвон. Знаю, что никто так и не подойдет. Но что Лиде будет сказано про бандита, который своим хулиганством испугал ребенка, поднял с кровати инвалида и прочее...
А ребенку второй десяток пошел, и он устраивает милые шутки: собирает по всей квартире будильники, штук семь-восемь. Заводит с интервалом в несколько минут и прячет в своей комнате под кровать, за книги, на шкаф. И его бабка, когда пробивает час, хватается за сердце с интервалом в несколько минут. А дитя довольно ржет. А у инвалида две руки, две ноги и всё на месте. Но ему три зимы тому назад на голову сосулька упала и разлетелась в брызги. Для него это - как воздушным шариком. Но он отлеживался и стенал, пока всех не приучил к своей инвалидности. И еще он тщательно скрывал, что подбросил в туалет подшивку "Крокодила" за целый год. А квартира-то коммунальная..." И был большой скандал.
И я, расстроенный, что Лиды нет дома, домой идти не хочу. И иду в кино рядышком, где и отсижусь. А там и Лида вернется.
Кино называется как-то вроде "Брам и Трам". Это, оказывается, братья. И они об этом понятия не имеют.
Один из них, Трам, в хорошем смокинге, бабочке, усиках, прилизанных волосах. Он говорит очень рассудительные вещи гнусным, слащавым голосом. И сразу видно, что он мерзавец каких много. Вернее, каких мало. Потому что мерзавцы преимущественно не очень глупые люди. А этот - очень. Но на фоне брата Брама выглядит мудро. Брат Брам в каком-то нижнем белье, лохмат, говорит как с трибуны даже с любимой собакой. И верит каждому слову Трама. А тот, естественно, говорит одни гнусности: про брамовских друзей, про брамовскую невесту, про брамовскую собаку. Тут Брам случайно убивает Трама и женится на собственной матери. Но, конечно, не подозревает об этом. И мать, конечно, тоже не подозревает. Один брамо-трамовский дед подозревает и начинает бегать по пустыне, хватать за руки многочисленных родственников и кричать благим матом: "Ты не внук мне больше! Долой с глаз моих! Лю-у-уди!!! Он обесчестил мою дочь!!!"