Культура - вечный носитель высших духовных целей, ценностей и смыслов бытия, опора, на которые позволяет человеку и обществу приблизиться к ответу на один из самых сакраментальных вопросов бытия - во имя чего совершается всякий акт бытия, само бытие. Именно в этом процессе всякий акт бытия превращается в акт культуры, а сама культура - в процесс и результат реализации высших духовных ценностей и смыслов бытия, сущностных сил самого человека. Цивилизация в этой связи предстает как система средств, вырабатываемых обществом для обеспечения адекватной, исчерпывающей реализации высших ценностей и жизненных смыслов культуры. В этом случае культура и цивилизация соотносятся, соответственно, как цель и средство, результат и функция, как две стороны одного процесса - бытия человека и его общества.
Таким образом, не противопоставляя друг другу вещное и духовное богатство общества и человека, в месте с тем трудно не констатировать: цивилизация, в конечном счете, тяготеет к фиксации качества жизни со стороны вещных форм ее богатства, а культура - со стороны ее невещественных, духовных составляющих, высших целей, ценностей и смыслов бытия. Такая их спецификация имеет значение само по себе, но приобретает особую значимость в той связи, в какой позволяет отразить радикальное несовпадение меры цивилизованности с мерой культуры, как человека, так и общества в целом. Оно часто не учитывается, итогом чего становится их полное отождествление. Не посягая в принципе на неизбежность взаимосвязи меры цивилизованности и меры культуры, вместе с тем ее недопустимо доводить до их полного отождествления, когда автоматически высокая или низкая цивилизованность совпадают с высокой или низкой культурой, когда под цивилизованностью вообще понимают культурность, а под культурностью, соответственно, цивилизованность, когда, следовательно, вновь, на этот раз в аксиологическом аспекте, воспроизводится идея синонимичности категорий "цивилизация" и "культура".
На самом же деле, мера цивилизованности, в конечном счете, определяется вещным богатством общества, количеством и качеством вещей, располагаемых обществом, и мерой их подчинения целям и задачам своего саморазвития, а значит, и самого человека. Цивилизация живет в мире вещей, самими вещами, жаждет утвердить свое бытие посредством бытия вещей. Совершенно иначе утверждает свое бытие культура. Она, живя в мире вещей, в конечном счете стремится жить не самими вещами, а их духовными сущностями, высшими ценностями и смыслами бытия, сакраментальными символами Веры, Надежды и Любви, а потому утверждает свое бытие не посредством бытия вещей, а посредством бытия духовности. Соответственно, и мера культуры может определяться как раз обратными величинами - количеством вещей, без которых может обойтись человек и общество, мерой свободы от подчинения вещному богатству общества.
Парадоксальность несовпадения меры культуры и цивилизованности не должна обескураживать. Просто у культуры есть аспект бытия, недосягаемый для цивилизации,- духовность и определяемая духовностью человечность. Мера культуры в конечном итоге завершается в мере духовности, а она воплощается в мере человечности как в апофеозе своего бытия. Вот почему культура потребления может стать лекарством от многих болезней цивилизации потребления с ее фетишизацией власти вещей над человеком и его подлинными ценностями бытия. Она может окультурить цивилизацию самим актом осознания того, что воля к обладанию вещью и вещным богатством мира, это только часть и при этом не самая главная общей воли к жизни, воли к обладанию всей полнотой бытия. Но культура не может преодолеть цивилизации как воли к обладанию вещным богатством бытия.
Человек не может жить одним духом, он живет и вещью, имея не только духовное, но и предметное бытие. А потому он хочет вещь, желает отдаться могуществу ее потребительских сил. Так воля к жизни превращается в волю обладания вещью. И вся трагедия лишь в том и заключается, что она становится только волей к этому, к тому, что обладание вещью ставится выше самого человека, который во имя обладания вещью готов пожертвовать в себе своим человеческим содержанием, самой человечностью. Могущество вещи объективируется и отчуждается от самого человека, его существования. Ценность вещи, ее могущество обездушивает, овеществляет, сатанизирует самого человека, который во имя вещи, могущества ее вещных, потребительских сил допускает произвольное, какое угодно, вплоть до разрушающего человека обращения с человеком. Человек перестает быть образом и подобием Человека, Природы, Общества, наконец, Бога - он превращается в образ и подобие вещи. К этому процессу культура не имеет отношения. Это продукт обратный культуре, продукт цивилизации, с ее жаждой вещного богатства. Хуже того, она требует от человека не всего человека, а только части его, только функций. Так устроен вещный мир, он не хочет знать всего человека. Вещь требует от человека лишь выполнения то или иной функции, соответствующей ее функциональной природе как вещи. Тем самым она не воспроизводит человека во всей полноте его сущности, в лучшем случае во всей полноте его функций. Это, бесспорно, крайность, но это крайность цивилизации, а не культуры.
И последнее. Если мера цивилизованности достаточно легко поддается унификации, ибо есть мера вещного богатства общества, мера его подчинения целям и задачам саморазвития общества и человека. А это, как правило, имеет общий вещный эквивалент, общие предметные формы своего воплощения, так как есть мера потребительских свойств, общая всем вещам данного класса вещей, на основе чего достаточно легко можно определить и объяснить какое общество и почему, в силу каких вещей и способов их потребления является более или менее цивилизованным. То мера культуры с очень большим трудом и с еще большими оговорками поддается унификации. И это закономерно.
Опыт не предметного, а духовного освоения мира достаточно уникален. Он отражает всю конкретность и специфику исторического развития той или иной части человечества, поставленного, ко всему прочему, в определенные условия природного существования. Вся эта природная, социальная и историческая конкретность может осваиваться только глубоко конкретно, а потому находит предельно уникальное отражение в человеческой духовности, которое отнюдь не пассивное, а, напротив, весьма активное, человечески заинтересованное, избирательное отношение к миру и, следовательно, в свою очередь, весьма конкретное отражение конкретной природной, социальной и исторической реальности.
Все это в совокупности ведет к формированию уникальных этнокультурных общностей людей со своим уникальным отношением к миру, со своим уникальным духовным опытом освоения мира, а потому и с уникальной духовностью. Она является результатом их духовного творчества, совершенно уникальной реакцией на уникальность их истории, духовный итог их исторического бытия, побед и поражений, духовный опыт просто человеческого проживания ее как истории, но при этом такой, который помогал и жить, и выживать в истории. Но помогал именно им. Для других этот духовный опыт освоения мира может оказаться невостребованным и просто потому, что они другие и у них свой опыт духовного освоения мира, который именно им помогает и жить и выживать в истории.
Все это предельно осложняет процедуру сравнения меры духовности культур и, соответственно, сами культуры. Всякая культура имеет внутри себя свою собственную меру, меру своей духовности и культуры, которая может не иметь реальности в другой, она в ней будет просто другой. Богатство и многообразие мира культуры и духовности не следует понимать только через тот центр понимания, который пролегает через центр какой-то одной культуры и духовности. Нельзя неизбежную ограниченность своего культурного и духовного горизонта, самого способа отношения и понимания мира принимать за ограниченность культуры и духовности вообще. Нельзя центрировать мир культуры и духовности только на себя. Каждая культура и духовность требуют понимания их из себя самих, требуют развитого герменевтического отношения прямого вживания в них, понимания и переживания их содержания через вживание, понимание и переживание их символов веры, жизненных ценностей и высших смыслов бытия, как абсолютно самоценных феноменов.