Артаксеркс обхватил голову руками и говорил сейчас сам с собой. Но вдруг Харбона, от которого он уже невесть сколько времени не слышал ни слова, сказал отчетливо и громко:

- На площади уже готово древо, которое Аман приготовил для Мардохея. Получается, что везирь, не иначе, как для себя самого, его приготовил, он хорошо постарался, мой господин.

- Для какого Мардохея? Для того самого стража, который спас меня от заговорщиков? - удивился Артаксеркс.

- Да, для этого самого Мардохея, что сделал много доброго для царя и... особенно для царицы Эсфирь.

Но царь пропустил последние слова мимо ушей, а только вздохнул:

- Вот как, значит, и здесь везирь пошел поперек меня, и здесь тоже успел...

- Прикажи, владыка, чтобы Амана повесили на этом самом древе высотой в пятьдесят локтей, что он приготовил для Мардохея, чтобы все узнали о том, что ты разоблачил этого негодного человека, и тогда гнев твой быстро утихнет.

- А у тебя, Харбона, оказывается, ещё не отсох язык и ты умеешь говоить красивые слова, а не только сопеть носом и чихать за моим пологом. - задумчиво покачал головой царь. - Пожалуй, я так и сделаю, как ты сказал. Сегодня же! Сейчас же! В сию минуту! И ещё вот что: передай этому Мардохею приказ на утро...

4.

...срочно явиться перед лицо царя.

На следующее утро Мардохей Иудеянин явился перед лицо царя, и был сильно удивлен великолепием и убранством дворца и неожиданной милостью царя.

- Значит, ты и есть Мардохей Иудеянин, страж моего сада? - спросил царь, когда Мардохей по широкой лестнице вошел в комнату, где его ожидал царь. По правую руку от Артаксеркса сидела царица Эсфирь, котрую он даже не узнал в первый момент великолепном убранстве, с царским венцом на гордом челе.

- Да, мой повелитель, - сказал Мардохей, не вставая с колен. Он никогда прежде не видел царя и царицу вместе, и теперь слегка смутился при виде этой величественной пары.

- Я слышал, ты, Мардохей, спас меня от руки заговорщиков, и недавно был возвеличен за это на площади, получил плащ с моего плеча. Доволен ли ты моими подарками? - продолжал царь, показав жезлом, что можно пониматься и садиться на скамью напротив его тронного места.

- Доволен, - сказал Мардохей. - И особенно тем, что подарки эти я получил из рук Амана Вугеянина, главного врага иудеев, который вчера был повешен по твоему приказу на площади. Я думаю, он был опозорен в своих глазах таким поручением..

Собираясь во дворец, Мардохей помолился, и решил, что будет разговаривать с владыкой почтительно, но в тоже время прямо и откровенно, как он привык разговаривать с любым человеком на земле. Конечно, Артаксеркс был царь, но царь плотский, который, на самом деле, был также мал в глазах Небесного царя, как и всякий из иноверцев.

При упоминании об Амане, лицо царя сразу же переменилось - по нему, словно молния, пробежала мучительная судорога, веко дернулось, ноздри затрепетали от гнева.

- Тда, теперь Аман висит на городской площади, - сказал Артаксеркс. Я благодарен царице и тебе, иудей, что вы помогли мне распознать, какую змею я держал возле себя, и хочу наградить тебя за это. Царице Эсфирь я уже отдал дом Амана, а тебя, Мардохей, назначаю над этим домом смотрителем пусть все знают, как я бываю щедр со всеми, кто показывает свою верность трону. Или тебе, иудей, не нравится мой подарок?

- Я благодарен тебе, повелитель.

- Но на твоем лице нет радости.

Мардохей взглянул на царицу Эсфирь. Он и сам догадался, а потом узнал также через слугу её, Гафаха, что Эсфирь все же осмелилась говорить с царем, открыть ему глаза на злодейство Амана, и добиться, чтобы главный враг иудеев был повешен на городской площади тем же вечером, не дожидаясь нового утра.

И ещё Мардохей вдруг заметил, что лицо царицы как будто бы переменилось с того дня, когда он упрашивал её о заступничестве. Теперь это лицо, знакомое до каждой маленькой черточки, почему-то казалось чересчур резким и чужим.

- Я говорила тебе, мой господин, кто такой для меня Мардохей, неожиданно властно сказала Эсфирь. - Он не просто стражник у ворот, а тот, кто был моим воспитателем, и для кого я была вместо дочери. Я обо всем рассказала тебе этой ночью, и ты говорил, что тоже хотел бы иметь возле себя такого же верного человека.

- Я помню, помню... - слегка смутился царь.

- Ты ищешь радости на наших лицах? Но разве можем мы от всей души радоваться твоим подаркам, зная о великом бедствии, которое по злодейскому замыслу Амана Вугеянина должно постигнуть весь наш народ? Мы - иудеи, царь, и как можем мы веселиться, зная, что многих наших родных ждет верная погибель? Ведь все мы, наш народ - как одна общая плоть.

- Вас самих не коснется мой меч, даю вам царское слово! - сказал Артаксеркс. - Вот, я уже и дом Амана отдал Эсфири, а его самого уже повесили на дереве за то, что он налагал руку свою на иудеев. Но письма, написанного от имени царя и скрепленного перстнем царским, нельзя изменить. Будет то, что написано в письме, и никак иначе.

Усышав такие слова, Эсфирь больше не смогла совладать с собой, - она упала в ноги царя, стала горько плакать и упрашивать его найти любой способ отвратить замысел Амана Вугеянина, срочно что-нибудь придумать.

Но Артаксеркс только задумчиво качал головой и разглядывал перстень на среднем пальце - тот самый, которым скреплялись царские указы и письма. Все чувства, желания, слезы, мольбы были бессильны против этой маленькой, искусно вырезанной печати - знака царственой власти Ахменидов. На ней держалась все держава - стоит в законе сделать в хоть маленькую щель, послабление, и царство сразу же начнет рушиться...

- Всякий указ, написанный от лица царя, должен быть выполнен, даже если придется потерять половину из своего народа, - повторил Артаксеркс.

А про себя подумал: "Зато другая половина будет мне служить ещё лучше, с большим трепетом, ибо я - царь".

Эсфирь по-прежнему рыдала, и теперь Артаксерк смотрел на неё с нарастающим раздражением, словно бы молчаливо спрашивая: чего тебе ещё нужно от меня? Он и так дал царское слово, что сохранит жизнь её воспитателю, этому Мардохею, и всей его семье, он уже подарил ей лучший в Сузах дом после царского, и позволил иудею быть в нем главным распорядителем. Но царский закон - это как неотвратимая судьба, которой никто не может отменить.

Артаксеркс собрался уже указать слугам, чтобы они отвели Эсфирь в свои покои - в концеконцов, он сказал ей и её воспитателю все, что хотел, но тут Мардохей обратился к царю с почтительным поклоном:

- Нельзя отменить царского указа, - сказал иудей. - Но ведь царь может издавать сколько угодно указов? Поэтому можно издать другой указ, по которому иудеи получат право на защиту, и тогда уже не каждый осмелится поднять на них свой меч. Письмо, которое составил Аман, позволяет в тринадцатый день адара вырезать иудеев во всех областях, как безропотных овец. Но если уж и быть войне, то это должна быть война равных, и мы должны получить хотя бы возможность защищаться. Никто из иудеев не станет простирать на грабеж руки свои. Это амановы прислужники мечтают поживиться нашим добром, и считают дня до наступления тринадцатого дня адара, потому что Аман дозволил воинам брать себе часть имущества убитых, после того, как лучшую часть они отделят в его казну.

- О, да - ему всегда было мало, - недобро усмехнулся царь. - Зато теперь, когда он, подобно чучелу, висит на палке, ему больше ничего не нужно. Ты прав, иудей - в моей власти выпустить второй указ, и ещё сколько угодно новых писем от своего имени, где я смогу изложу все, что считаю нужным. И для этого мне вовсе не обязательно отменять прежнего указа. Аман думал обмануть меня, но ничего не получится. Теперь я вижу, иудей, что твоя премудрость и впрямь так велика, как рассказывала мне царица. Может, ты сможешь сам составить и слова для нового указа? Мой главный писец, Зефар, внезапно слег от неведомой сердечной болезни, а мне не хотелось бы доверять такого важного дела случайным людям.