А вообще надо было вызвать машину. Этим «перипатетикам» не грозили атомной войной. Не стреляли из крупнокалиберных пистолетов в их сотрудников. Да и машин у них не было. Вот и ходили пешком.

Глава сорок третья,

в которой Владимир Неслюдов спасает свои зубы

Домам и садам было тесно в кишлаке Митта. Ступенями взбирались они по реке вверх по склону горы, переходили один в другой, и часто плоская крыша нижнего дома была террасой верхнего. Переулочкам было оставлено так мало места, что иной едва пропускал всадника, руками отводящего от своей головы сплетенные ветви шелковиц и абрикосов.

Володя прижался к чьей-то калитке. Запрудив узкую улицу, в кишлак возвращалось стадо. Улица в этом месте проходила на уровне крыш нижних домов, и каждая корова считала долгом своим лизнуть крышу — ее посыпали солью, чтоб она не протекала во время дождей.

Пастух подогнал коров, и они прошествовали дальше — тучные и грациозные, как балерины, оставившие сцену.

В глиняном дувале был сделан проход. Возле него яма, наполненная вязкой глиной, смешанной с мелко рубленной соломой — саманом, золотыми, сияющими блестками. Коровы бережно обошли яму. В ней топтались, разминая ногами глину, два человека.

— Салам алейкум, — сказал Володя. — Монда нашавед — не уставайте.

Старик с таким правильным библейским лицом, какое Володя встречал только на иконах работы Рублева, ответил ему из ямы:

— Валейкум ас-салам. — И вам мир. — И, опираясь спиной о стенку ямы, он начал выковыривать глину между пальцами ноги.

Когда глину достаточно разомнут, ее будут подавать из рук в руки влажными тяжелыми кусками и слепят стены. Глиняные стены быстро высохнут, и тогда на них положат стволы кленов — стропила, а поверх стропил тонкие жерди, которые засыплют хворостом. И снова все обмажут глиной, получится плоская крыша. А когда вставят окна и навесят двери, дом будет готов.

«Конечно, — подумал Володя, — он будет очень отличаться от высотных домов Москвы. Конечно, в нем очень недостает ванны, и уборной, и мусоропровода, и многого другого, без чего городские жители плохо представляют или вообще не представляют себе жизни. Но люди, которые в нем поселятся, будут жить не менее полной, не менее счастливой и трудовой жизнью, чем те, кто живет в высотных домах, и для будущего историка их жизнь будет не менее важной, чем жизнь жителей высотных домов».

Он вспомнил новую квартиру отца в высотном доме (старую он оставил предпоследней мачехе Володи), и молодую свою мачеху Алису Петровну, и намеки ее, условные и прозрачные, как платье балерины, на то, что ей скучно, что отец в командировке, и он, Володя, мог бы за ней поухаживать, и подумал о том, что больше никогда туда не вернется…

Таня. Его ждала Таня. И самое большое, самое настоящее чудо из всех, какие могут быть в этом мире, — любовь Тани. Он снова вспомнил отца и молодую мачеху и думал о том, что многие люди так и заканчивают долгую жизнь, не узнав любви и принимая за нее совсем другое — половой голод, взаимную симпатию или даже выгоду, чувство признательности или еще что-нибудь… Но что потом? Косточка, фаланга пальца с перстнем? Или новые жизни, в которые незримо воплотилась эта любовь?

Он вышел за кишлак и направился к излучине реки, к тому месту, где в нее впадал горный ручей — сай.

«Чей это перстень? — думал Володя. — Чью память оберегали так тщательно? Жена? Любимая?.. Этот изумруд ей надели на палец еще в детстве… И все-таки сюда нужно настоящую археологическую экспедицию».

Когда он учился еще на первом курсе университета, профессор-археолог прочел им лекцию, главной темой которой было то, как много вреда принесли исторической науке археологи-любители. «Эти охотники за кладами, — сверкая очками, провозглашал профессор, — своими сапогами втаптывают в землю то, что для настоящего археолога представляет наибольшую ценность, и своими лопатами швыряют в отвал то, за что настоящий историк прозакладывал бы собственную голову…» И вот Володя тоже стал «кладоискателем»… И не жалеет об этом, хотя многие люди в кишлаке считают, что он в старых рукописях нашел план, нашел место, где спрятан клад, и теперь приехал за ним в кишлак Митта.

Все началось с того, что, осматривая кишлак, Володя попытался представить себе, где же находился замок — кала: обнесенное стенами здание с башней, с бойницами. Начиная с четвертого века нашей эры люди в этих местах жили в таких замках. Судя по всему, он должен был стоять на берегу Мухра, в излучине, там, где в реку впадал горный ручей; в этом месте благодаря природным условиям он становился почти неприступным, а это и было главным требованием к местам, на которых строили замки. Правда, с того времени река могла изменить свое русло, и не раз… Но как же обрадовался Володя, когда увидел, что река после весенних дождей размыла площадку, на которой, как он предполагал, мог находиться замок, и он убедился, что в нагроможденных тут рекой булыжниках неровными, прерывистыми валами заметны линии фундаментов стен. Особенно ясно они были видны в косых лучах заходящего солнца — настолько ясно, что Володя смог зарисовать планировку здания.

Володя вовсе не собирался заниматься раскопками. Да это было и невозможно для одного человека — нужны были значительные денежные средства на оплату рабочих, нужны были рабочие и специалисты, нужно было оборудование, нужен был, наконец, в больших количествах поливинил — бесцветный лак, которым теперь обязательно покрывают срезки и обильно смачивают любые органические вещества, найденные на месте раскопок: бумагу, дерево, пергамент, ткань. Но археологические экспедиции планируются, как количество детей в небогатой мещанской семье. Когда еще и кто предложит организовать здесь раскопки. И Володя не удержался. Он поговорил с Алланом, а тот взял еще двух парней из своей бригады, и они вчетвером, захватив кетмени, отправились на берег реки Мухр.

Володя решил сделать раскоп в том месте, где, как он полагал, сходились углом две стены.

Они долго перетаскивали камни, очищая это место, а затем заработали кетменями. Это был нелегкий труд — только кетменем и можно было врубиться в эту плотную, влажную глину. Они углубились в раскоп уже почти на два метра, уже приходилось в два приема выбрасывать глину, но никаких следов старых стен они не находили — только глина и булыжники: время от времени о них со скрежетом ударялись кетмени.

Володя вылез из раскопа и присел на корточках, разминая руками выброшенную глину — нет ли в ней каких-нибудь органических остатков. Он уже собирался предложить прекратить работу — у него не хватило бы решимости перенести раскоп на другое место, — как вдруг Аллан закричал:

— Посмотрите, что я нашел!

И Аллан подал ему серебряную коробочку величиной не более двух спичечных коробков, положенных один на другой. Володя сумел подавить нетерпение, осмотрел коробочку со всех сторон и лишь затем открыл плотную крышку. В коробочке лежала темно-коричневая, почти черная кость, на которую был надет узкий серебряный перстень с большим зеленым камнем, загоревшимся вдруг глубоким внутренним светом, который так отличает изумруд от стекла и пластмассы. Володя попробовал осторожно снять перстень с темной, но хорошо сохранившейся фаланги пальца, однако оказалось, что сделать этого нельзя — очевидно, женщина, которой он принадлежал, носила его с раннего детства, и перстень был уже, чем концы фаланги.

— По-моему, это изумруд, — нерешительно сказал Володя. — Смарагд. Очень дорогой камень. Я где-то читал, что он дороже алмаза.