«Но что же все-таки этот Волынский? — думал Степан Кириллович. — Почему он так заботится о том, чтобы его имя постоянно упоминалось в нашей прессе, заботится настолько бесстыдно, цинично, что стал уже заботиться об этом и в прессе заграничной. Для чего ему это? Ведь говорят о нем люди сведущие, что это талантливый человек. И международную премию он получил вполне заслуженно. Так в чем же дело?..

Несимпатичен он мне. Очень несимпатичен. Но из этого еще ничего не следует. Может быть, все это погоня за славой? Может быть».

Глава тридцать третья,

служащая вдохновенным гимном ослам

Каким он был маленьким все-таки, этот Дон-Жуан. С тонкими, хрупкими ножками, с хвостом, заканчивавшимся серой кисточкой. С подвижными ушами и печальным взглядом карих добрых глаз.

Володе показалось, что он мог бы переступить через ослика. И уж во всяком случае, если сесть на него, обломятся все четыре ножки.

— Нет, — сказал он решительно. — Уж лучше пешком.

— Ну, как хотите, — обиделся за Дон-Жуана Николай Иванович. — Уверяю вас, что ни реактивный самолет, ни совершеннейшая автомашина, ни чистокровный арабский конь не могут даже в малейшей степени заменить это кроткое и умное существо в такой экспедиции, как наша.

— Он меня просто не выдержит…

— Как вы можете такое говорить?.. Кафир слабее Дон-Жуана, и то вы свободно могли бы на нем доехать хоть в Москву. А это Дон-Жуан! Хамаданской породы! Мне предлагали в обмен на него ахалтекинского коня, которому и цены нет, — и то я отказался. Сто пятьдесят килограммов он и не почувствует.

— Вы меня несколько переоценили, — покраснел Володя. — Во мне нет и ста килограммов. И все же я не решаюсь…

Он сказал неправду. Он весил все сто пять килограммов и очень стеснялся этого.

— Ну что ж… Как хотите.

Каждый год в таких случаях у дома профессора Ноздрина собирались досужие люди, всевозможные охотники до зрелищ, мальчишки. Выезд Николая Ивановича в его ежегодную экспедицию был даже запечатлен на пленку каким-то весельчаком-фотокорреспондентом и опубликован в журнале «Вокруг света».

Зрелище и впрямь было необычное. Профессор в сером пыльнике и широкополой соломенной шляпе на манер украинского бриля восседал на Дон-Жуане, добродушно помахивая рукой родным и соседям. А за ним на упрямом, раздражительном Кафире (неверном) следовал, не поднимая глаз, красный и потный ассистент профессора или способный аспирант. Поехать в энтомологическую экспедицию с профессором Ноздриным считалось большой честью. Несмотря на ее неофициальный и, по сути, частный характер, считалось признанным, что по возвращении аспирант обеспечен материалами для своей диссертации. Но проводы и характер Кафира многое портили в удовольствии от сознания, что принимаешь участие в ценнейшем, с научной точки зрения, предприятии.

В этот раз Николай Иванович собрался в свою ежегодную поездку как-то неожиданно и значительно раньше, чем обычно. Его интересовали те же места, что и Володю, — район кишлака Митта, и он предложил Володе соединить две экспедиции — энтомологическую и историческую.

— Поверьте мне, — говорил Николай Иванович, — распространенное убеждение, что конь быстрее ишака, — попросту заблуждение. В горах можно передвигаться только шагом. Шаг у коня, конечно, шире, но у ишака он чаще. Ни автомашина, ни телега, как вы понимаете, по вьючным тропам не пройдут. Теперь вернемся еще к одному немаловажному аспекту этой проблемы. Коня нужно кормить. И хорошо кормить. Нужен овес или ячмень. Нужно сено или клевер. В горах, далеко от кишлаков, обеспечить коня всем этим бывает подчас крайне затруднительно. Иное дело ишак. Он сам кормится. Всем, что попадается по дороге. Нужно только следить, чтобы он нечаянно не добрался до ваших книг или рукописей. А если при этом вы имеете возможность дать ему время от времени прямо с ладони горсть кукурузы или ячменя, то он считает себя счастливейшим из смертных творений и смотрит на вас влюбленными глазами.

— Все-таки конь… — попробовал возражать Володя.

— Вы когда-нибудь ездили верхом? — перебил его Николай Иванович. — Тряско, жестко. А ишак с его частым эластичным шагом словно по воздуху тебя несет.

В конце концов Володя сдался.

— Прежде всего я вас познакомлю с упряжью или, вернее сказать, с седловкой, — подчеркнуто обрадовался Николай Иванович.

Ослы жили в саду, в небольшом сарае с глинобитными стенами и черепичной крышей. С преувеличенной гордостью Николай Иванович показывал Володе свои приспособления для верховой езды на ослах.

На спину осла укладывался коврик из губчатой пластической массы на манер тех, какими в последнее время начали заполнять матрацы. Наверх клалось седло — толстая подушка из того же материала. Все это удерживалось двумя брезентовыми подпругами. Поверх седла перебрасывалась переметная сума — хурджум из домотканой шерсти. Морду охватывало оголовье — чомбур из кожаного ремня, украшенного бляхами. Стременами служила связанная вдвое шерстяная веревка, свободно переброшенная через седло, — в петли на ее концах вдевались ноги.

Володя был несказанно удивлен, когда узнал, что, как и в глубокой древности, ослами поныне управляют с помощью стимула — короткой палочки, заостренной с одного конца. Как объяснил Николай Иванович, достаточно похлопать этой палочкой осла по шее с правой стороны, чтобы он повернул вправо, с левой стороны — влево. Впрочем, вскоре Володя убедился, что на практике все это много сложней.

В общем все это было очень весело и занятно. Весь дом принимал участие в сборах. Все были посвящены в немыслимую Одиссею поисков для Володи подходящих бриджей и сапог. Их выезд остановил все движение на улице. Автомашины увязли в запрудивших улицу зрителях, как мухи в меду. Володя, наверное, за всю жизнь не видел одновременно столько смеющихся лиц. Смеялся Николай Иванович. Широко улыбался и сам Володя, в душе мечтая о том времени, когда они, наконец, выедут за город. Огромный Володя, восседающий на ослике как-то боком, уцепившись руками за ослиную холку и обнимая ослиное брюхо ногами, чтобы не свалиться, был зрелищем на редкость нелепым и привлекательным.

Еще долго в Душанбе будут рассказывать анекдоты об их поездке и вспоминать, как Володя пытался повернуть ослика, который вдруг, возможно, сообразил, что не попрощался с соседской ослицей, и решил вернуться домой.

Все это было очень весело, думал Володя, когда они уже очутились за городом и поехали по грунтовой узкой дороге вдоль неглубокой речки Душанбинки. Но если бы ему нужно было описать их выезд, то он должен был бы разделить лист вдоль на две части и над одной половиной поставить «Сказал», а на другой — «Подумал». Примерно вот так:

Сказал Николай Иванович:

Ни ТУ-104, ни «Волга» не могут заменить осла хамаданской породы в нашей комплексной высоконаучной экспедиции… Он даже не заметит ваших ста пятидесяти килограммов…

Подумал  Николай Иванович:

Неужели ты не понимаешь, что в этих обстоятельствах уж кому-кому, а тебе следовало бы уйти даже пешком. Я не предложил тебе оставить навсегда наш дом. Я старый уже человек, решил сам поехать с тобой в эту экспедицию. Пусть все эти страсти как-то поулягутся да поутрясутся. Но неужели ты не понимаешь, что мне сейчас совсем не весело, но я и такие люди, как я, всегда особенно веселимся и шутим, когда нам трудно?..

Сказал Володя:

… Я никак не предполагал, что на ослах ездят верхом без вожжей… Или, как вы сказали, без поводьев. Странно, но в обширной литературе, упоминающей всевозможные виды восточной упряжи, малейшие подробности устройства и украшения седел, об этом нигде не говорится… Хотя возможно, я это и упустил… Но как же им тогда управлять? Если ему вдруг захочется повернуть в другую сторону?..