Шарипов резко, рывком поднялся со своего места.

— Сядьте, сядьте.

— Нет, не смогу! — сказал Шарипов, не садясь. — Во всяком случае, пока не узнаю, почему вы об этом спрашиваете.

— Не горячитесь. Сядьте.

Шарипов сел.

— Я не собираюсь делать из этого секрета, — сказал Степан Кириллович. — И все же, как говорится, льщу себя надеждой, что мой возраст да и звание дают мне право задавать вопросы первым. И получать на них вразумительные ответы.

— В эту семью я пришел не как работник органов государственной безопасности, а как частное лицо, — упрямо игнорируя шутливый тон Степана Кирилловича, сказал Шарипов. — И если вас интересуют какие-то вопросы, связанные с ней, — вам придется послать туда другого человека.

Он встал, как бы показывая этим, что больше ничего не скажет.

— Молчать! — вдруг громко и страшно закричал Коваль. — Молчать…

— Я прошу… — растерянно сказал Шарипов.

— Мальчишка! — перебил его Коваль. — Все к черту! Растишь! Учишь! Столько лет!.. И все равно вырастает ничтожество!.. Дрянцо!..

За все время своей работы с Ковалем Шарипов ни разу не запомнил случая, чтобы Коваль повысил голос. Не только на подчиненного, но и на допросах. Он ни разу не видел его взволнованным. Сейчас перед Шариповым был совсем другой человек — старый, издерганный, словно не он постоянно повторял своим сотрудникам: «Кричат не от силы, кричат от слабости». Дрожащими руками Коваль налил себе в бокал вина, отпил глоток и предложил хрипло:

— Ладно, сядьте. — Он распечатал предназначенную для посетителей коробку дорогих папирос, вынул одну, размял табак пальцами, положил ее в пепельницу и, глядя снизу вверх на Шарипова, по-прежнему стоявшего перед столиком, спросил: — Неужели все, чему я вас учил столько лет… все это ничего не стоит?.. Откуда оно проникло к нам, это представление о жизни, как в дешевых романах, — борьба благородств… соревнование между разведчиком и контрразведчиком в сфере интеллекта… Откуда появился этот маленький и подленький пацифизм? Государственная безопасность — это ведь, черт побери, в самом деле безопасность государства! Безопасность, во имя которой люди жертвовали многим… А если требовалось, то и всем! Настоящие люди…

Шарипов молчал.

— Известно название болезни, когда человек не различает цветов, — с горечью продолжал Степан Кириллович. — Дальтонизм. Но как назвать болезнь, когда человек не отличает большого от малого, не отличает главного от второстепенного? Я знаю этому только одно подходящее название: беспартийность!.. У нас стало распространенным понятие «беспартийный большевик», «беспартийный коммунист»… Чепуха! Можно быть коммунистом, не состоя в партии. Но нельзя быть беспартийным коммунистом!..

Он опустил голову, и Шарипов увидел в свободном воротничке генеральского кителя по-старчески сморщенную шею.

— А партийность… Поймите же это, наконец, партийность — это прежде всего значит ставить интересы партии, интересы социалистического государства выше личных интересов…

— Все равно — отвечать на ваши вопросы о людях, которых я посещал как друг, — предательство, — сказал Шарипов.

— Ничего вы не поняли! — встал Коваль. — Вы арестованы!

— Значит, эта беседа просто допрос?

— Да, считайте ее просто допросом.

— Что ж, тогда я отвечу. Что именно вас интересует?

— Все, — жестко сказал Коваль, тяжело опускаясь в кресло. — С кем вы встречались в доме Ноздриных?

— Ноздрин Николай Иванович. Профессор-энтомолог. Член партии. Выдающийся ученый. Лауреат Государственной премии. Выдвинут на Ленинскую премию. За работы в области борьбы с вредителями хлопка. В личной жизни человек исключительно добрый, гостеприимный, отличается хорошим здоровьем и широким кругом интересов. Однако никакого любопытства к вопросам, имеющим какое-то отношение к военной или государственной тайне, с его стороны я не замечал…

— Продолжайте, — предложил Коваль.

— Это все. Ноздрина Анна Тимофеевна. В настоящее время домохозяйка. В прошлом пианистка, концертмейстер. Из тех редких людей, которым все всегда стремятся оказать какую-нибудь услугу, потому что если сделаешь что-нибудь для такого человека — самому приятно. Пользуется большим авторитетом в семье, к слову ее прислушиваются. Во время войны была заместителем директора на военном заводе, производившем мины. Награждена орденом Отечественной войны второй степени… Дочки: Татьяна — актриса, закончила институт в Москве. Замужем, но, видимо, в каких-то неладах с мужем. Имеет ребенка, девочку лет пяти. Молчалива, сдержанна, имеет привычку потирать лоб ладонью так, как это делают люди, которые легко устают… Или которым трудно сосредоточиться на одном предмете. Ольга — невеста некоего майора Шарипова. Молодая девушка, студентка медицинского института. Очень красивый, талантливый человек и со временем будет выдающимся врачом или научным деятелем.

— Сразу уж и деятелем, — сказал Коваль. — Дальше.

— Владимир Владимирович Неслюдов. Аспирант-востоковед. Сын академика Неслюдова. Добродушный толстый человек. Большой знаток своего дела. Вероятно, аполитичен. Здоровья среднего. Во всяком случае, когда чихает, сдерживает чих так, как это делают только люди, перенесшие тяжелое заболевание легких. Или необыкновенно стеснительные. Любит детей. Муж Татьяны Ноздриной — Волынский Евгений Ильич. Видел его только два раза. Хирург. Крупный специалист в своей области. Вероятно, относится к числу людей, которые были особенно ущемлены в сталинские времена. Приехал по приглашению Министерства здравоохранения, но в основном, возможно, к жене… Это все, что мне известно.

— Немного. Где остановился Волынский?

— Точно не знаю. По-моему, в гостинице.

— Как к нему относится Ноздрин Николай Иванович?

— Не знаю.

— Был ли прежде Евгений Волынский знаком с Владимиром Неслюдовым?

— Не знаю.

— Долго ли здесь пробудет Волынский?

— Не знаю.

— Хорошо. Сдайте личное оружие дежурному. Вы арестованы на пятнадцать суток с исполнением служебных обязанностей.

Шарипов стоял молча, неподвижно, ощущая, как у него отвердевают скулы, становятся чужими, деревянными.

— Вот так, — жестко сказал Коваль. — У меня к вам больше нет вопросов.

— Вы обещали сообщить мне, — с трудом выталкивая слова, спросил Шарипов, — чем вызван этот допрос.

— Я обещал это до того, как вел его. Отвечать арестованному на такие вопросы я не обязан…

Глава двадцать четвертая,

о главном принципе, который необходимо знать каждому человеку, — главном принципе устройства автоматического оружия

Стол Ведина был накрыт измазанной маслом и поцарапанной во многих местах серой клеенкой с синим узором — такими иногда накрывают кухонные столики. На клеенке лежали части пистолета, шомполы, протирки, металлические банки с маслом и щелочью, надфили, напильники, ключи, отвертки и плоскогубцы разных видов и назначений.

— Кольт, — сказал Ведин. — Армейского образца. Сорок пятого калибра — по нашему счету одиннадцать и сорок три сотых миллиметра. Если такая штука попадает в голову, — он показал Шарипову пулю, тупую и толстую, как большой палец, — череп разлетается на части. Не очень остроумная и довольно тяжеловесная машина.

— А что с ним случилось?

— Отказывает выбрасыватель.

— Чей он?

— Полковника Емельянова. Именной. Вот старик и дорожит им.