Представляете мое положение? Я не выдержал и просто заорал: "Наука и научные исследования - это не изготовление башмаков на конвейере! Ваши "почему" лишены смысла. Потрудитесь ответить на мои вопросы. Иначе вам придется подыскивать другого руководителя для продолжения исследований". Он сказал: "А я сейчас об этом как раз и думаю".
В вертолете я тщательно обдумал этот разговор. Мне начинает казаться, что здесь пахнет авантюрой, может быть, даже хуже... Я чувствую, что мне срочно нужно вылететь на континент и рассказать обо всем кому следует.
- Папа, милый, я начинаю бояться... Лучше не нужно на континент. Ведь если Саккоро... О, не нужно, прошу тебя!
- Чего ты испугалась? Должны же люди знать, что здесь делается.
К профессору подошел Френк.
- Не нужно торопиться, профессор. Работа в последнее время действительно застопорилась. Нужны какие-то новые идеи относительно производства и хранения антивещества.
Фейт опустил голову на руки и уставился в пол:
- Почему бесится Саккоро?
- Просто потому, что он хочет быть первым.
Желая отвлечь профессора от тревожных мыслей, Френк заметил:
- А насчет Мюллера Саккоро, пожалуй, прав. Перед ним нужно поставить более серьезные задачи. Кстати, я даже не знаком с ним лично. Пожалуй, нужно будет в ближайшие же дни с ним встретиться.
- Как хотите, - неопределенно сказал Фейт. - Я чертовски устал, поэтому хочу вас покинуть. Спокойной ночи.
ИНСТИТУТ ПРИКЛАДНОЙ ФИЗИКИ
1.
Молчанов и Самарский были единственными сотрудниками экспериментального отдела, которые посещали семинар профессора Соколова. Иногда они ходили и на семинар Котонаева, но, несмотря на блестящее изложение, остроумие и красоту теоретических построений, они чувствовали в молодом ученом что-то от позерства. Решая сложные теоретические задачи, он прежде всего заботился о том, чтобы показать, как он может их решить.
У Соколова все было иначе. Говорил он монотонно, глуховатым голосом, редко отрывался от доски и только иногда посматривал на аудиторию, чтобы убедиться, что его понимают. Любопытно, что и Котонаев и Соколов обладали острым чутьем на тех, кто терял нить рассуждений. Котонаев, безошибочно определив непонимающего, обычно говорил так:
- Если вы, товарищ Разумнов, в состоянии еще что-нибудь понять, я могу, пожалуй, повторить.
При этом он бросал торопливый взгляд на часы и делал едва заметную брезгливую гримасу.
Обнаружив хоть тень непонимания, Соколов медленно поворачивался к доске и, выбрав чистый участок, писал па нем старые формулы и уравнения:
- Это действительно трудновато... Постарайтесь понять, что здесь мы должны нормировать функцию с учетом вот этой спинорной матрицы...
Но самым интересным в семинаре Соколова было другое. После окончания основного доклада он не торопился уходить, как Котонаев. Он присаживался за столом, тщательно вытирая руки, дружелюбно улыбался.
- Ну, а теперь про жизнь... Теории на сегодня хватит.
Эту, неофициальную часть семинарских занятий молодежь института называла "квантовой теорией жизни". Здесь говорить можно было всем, не стесняясь ни своих недостаточных специальных знаний, ни своего малого жизненного опыта.
Однажды после семинара, когда все стали расходиться, Соколов подошел к Молчанову и Самарскому и сказал:
- Будьте добры, останьтесь еще на несколько минут.
Ребята молча сидели за столом и наблюдали, как профессор Соколов тщательно вытирал доску, не оставляя на черной поверхности линолеума ни одной буквы, ни одного значка.
- Я вот о чем... Вы, кажется, посещаете и семинар Валерия Антоновича?
- Да, - ответил Коля.
- Мне, право, не очень удобно вас просить. Дело вот в чем... Я как-то совершенно случайно зашел в аудиторию после его семинарского занятия. Меня немного смутило одно обстоятельство... Люди разошлись, а доска с записями Валерия Антоновича так и осталась. Правда, на ней было написано очень мало... Но вы понимаете...
Он смутился еще больше, как бы почувствовав, что слишком серьезно говорит о ерунде. Затем он заговорил быстро и взволнованно:
- Если бы кое-кому там, на той стороне, сказали, что здесь, в Рощине, на доске профессор Котонаев написал вот такое уравнение... И еще оставил две-три цифры... Честное слово, не нужно быть гением, чтобы догадаться, что к чему.
Он порывисто подошел к молодым ученым.
- Борьба идет за научные идеи, за мысли, за формулы, за решения! Кто быстрее мыслит, кто быстрее и точнее решает - тот выигрывает!
Помолчав, Соколов добавил:
- Все страны мира пришли к заключению, что использование атомной и термоядерной энергии для войны - величайшее безумие. Существующие договоры между государствами скреплены подписями и печатями. Но являются ли эти договоры обязательными для тех, кто считает себя собственником своих научных исследований в новой, неизведанной области? Для тех, кто не считается ни с чужим, ни со своим государством? Вот почему я так беспокоюсь...
Соколов отошел в сторону и посмотрел на ребят.
2.
Он любил этот узкий коридорчик с крутой лесенкой, перекинутой через место соприкосновения двух гигантских ускорителей. Кто-то из институтских шутников красным карандашом написал на железобетонной стене: "Прохожий, остановись! Здесь разыгрывается драма Вселенной!" А внизу, уже синим карандашом, было дописано: "Диагноз: мания величия". Эти надписи были сделаны давно, и их никто не стирал. В шутливых коротких фразах заключалась философия труда сотрудников института: "Вы делаете большое дело. Но не зазнавайтесь."
Всякий раз, когда Молчанов проходил по этому коридорчику, он замедлял шаг, и его воображение сразу устремлялось в глубину массивной бетонной стены, где во время работы ускорителей сталкивались две страшные силы.
"Метод встречных пучков" - так скромно и невыразительно назывался метод синтеза звездного вещества.
Что там происходило? Какие чудовищные силы себя проявляли? Какие неведомые законы природы давали рождение десяткам новых осколков мироздания, которые метались в черной пустоте миллиардные доли секунды и затем безвозвратно исчезали?
Мезоны, гипероны, антипротоны, странные частицы - хаос фантастического микромира, как ослепительный фейерверк, вспыхивал и угасал. За микроскопические доли бесконечного потока времени десятки умных приборов улавливали все, что можно было уловить, и с холодной беспристрастностью рассказывали исследователю о давным-давно происшедшей катастрофе.
Нельзя было без волнения проходить в этом месте, потому что здесь находилась модель самой Вселенной. Николаю всегда казалось, что если бы наносекунды растянуть в миллионы лет и заглянуть в камеру, где два встречных потока врезаются друг в друга, то он смог бы увидеть всю Вселенную, все звезды и туманности, планеты и галактики. Может быть, весь наш мир и возник в результате вот такого, но в миллиарды раз более мощного столкновения чего-то с чем-то? Сколько фантастических романов было написано о полетах к звездам, романов, от которых веет то леденящим холодом пустоты, то испепеляющим жаром пылающих гигантов. Но так ли все это и вообще может ли человеческий ум, его воображение, здесь, на Земле, в окраинной области Млечного Пути, достоверно воссоздать миры, находящиеся за пределами досягаемого?
Конечно, мы доберемся до звезд! Залог тому - эти бесконечные микроскопические звезды, вспыхивающие по нашей воле здесь, в глубоком вакууме. Сбудется мечта наших фантастов, как бы ни пытались нам помешать те, кто хотел бы свернуть гений человеческий с пути мира и большого человеческого счастья.
Звезды будут досягаемы! И эта уверенность еще больше волновала Молчанова, когда он проходил по узкому коридорчику...
"Прохожий, остановись!"
Нет, здесь разыгрывается не только драма Вселенной. И, наверное, не столько драма, сколько полная искрящегося радостного пламени оптимистическая трагедия, так часто неизбежная на бесконечном пути развития пытливого человеческого разума.