А фигура у нее очень даже ничего, подумал вдруг, уже выходя из кабинета, и лицо интересное, несмотря на зуб, вот бы мне с ней, не с дочкой - на сколько лет она меня старше? Лет на восемь от силы... Самое что ни на есть то!
С отцом оказалось еще проще: подождал у заводской проходной, поехал за ним следом - у того был "Москвич-408", на четвертом или пятом перекрестке заглох мотор, Виктор остановился, предложил помощь и помог - слава богу, в моторах разбирается с шестого класса. Папаша предложил выпить пива в гараже, где и обнажил свою простую рабоче-крестьянскую сущность: оказался от сохи, с женой познакомился, когда служил в армии, приехал за ней сюда, она заставила кончить вечерний, болеет за "Спартак", пиво предпочитает водке, а водку - вину...
Но от кого же тогда эта хитрость, эти лисьи повадки, это подкрадывание исподтишка? И молча, молча, не говоря ни слова... Подкрадется сзади, встанет и стоит, ждет, пока обернется. И не близко стоит, не так, чтобы кто-то со стороны мог заподозрить, а на приличном расстоянии. И не смотрит на него. Глядит себе будто бы в окно. Или на дверь кабинета - подругу ждет. А сама искоса, боковым зрением. И как только он обернется, увидит ее, тут же уходит. Тут же. Ни секунды не ждет. Чтобы сразу понял, что не просто стояла, а нарочно ждала. Дождалась и ушла. До следующего раза. До следующего звонка. До следующей перемены.
Шесть уроков, пять перемен. Шесть дней в неделю. Тридцать взглядов, тридцать демонстративных уходов. Нет, тридцать не получалось, были пропуски но пропуски действовали как неожиданные, вроде бы неуместные, сбивающие с ритма, однако хорошо продуманные паузы в современной музыке. Обернешься, заранее зная, что она стоит у окна, а ее нет. И вместо облегчения - двойной удар. Потому что ждешь, готовишься ее увидеть, собираешься с силами, а когда не видишь - силы не исчезают бесследно, а в полном соответствии с законом сохранения энергии обрушиваются на тебя самого. Он даже пробовал найти закономерность в этих пропусках, ставил крестики в специально расчерченном листочке, но не нашел и бросил, устыдившись, - может, она и прирожденный психолог, но не электронно-счетная машина.
Когда вернулся в кабинет после перемены, брошенного в корзину листочка не было. Уборщица? Но почему только одну корзину? Она? С нее станется раздобыть ключи от кабинета. Но ведь это уже чистой воды шизофрения!
Между тем, сложенный мальчишеской рукой, летел из соседнего окна бумажный голубь, подставляя сентябрьскому солнцу белые крылья в черных закорючках и крестиках...
Ах если бы хоть раз обернуться и ее не заметить не специально не увидеть избежать вырезать из поля зрения круг в котором она стоит что при желании вполне возможно а просто не заметить как не замечаешь десятки других школьников и школьниц даже из числа тех кого хорошо знал даже из своего девятого "В" спроси меня завтра какая-нибудь Маша Федотовских с третьей парты в среднем ряду видел я ее сегодня на большой переменке возле буфета разве припомнишь а вот ее даже мысленно не назову тебя по имени так и стой безымянная как сопка и так ясно кого имею в виду ее точно видел и именно у буфета учителям тоже надо по-быстрому перехватить в перерыве между уроками учителям лафа завистливо просипел в спину рыжий пятиклассник потому и запомнился что рыжий им без очереди дают это точно дают ухмыльнулся про себя непредумышленной двусмысленности прозвучавшей в сипении рыжего завистника и всегда без очереди даже и просить не надо и разумеется она была тут как тут и я прошел мимо делая напрасные усилия не видеть ее нижней губы по-детски измазанной повидлом от пончика подойти и поцеловать прямо в губу в повидло и пойти дальше как ни в чем не бывало как Овод на расстрел любимый герой моей матери рыдала когда-то над ним все обещала помню что когда вырасту и прочту тоже зарыдаю а я отчего-то не зарыдал но в кино было красиво особенно сцена расстрела я тоже мог бы так пройти по школьному коридору чувствуя спиной какую-то немыслимую невозможную в школьном коридоре тишину как будто вся школа разом замерла разом чтобы потом в один голос произнести изумленное ах и тут же острая размеренная дробь каблуков за спиной стремительная директриса Евгения Егоровна ЕЕ как дразнятся мальчишки каждый удар острого каблука будто гвоздь забитый в спину умелым плотником так и хочется броситься бежать чтобы не слышать но надо сохранить марку и вот уже рука на твоем плече постойте Виктор Сергеевич...
12
Может, подойти к ней и сказать: "У меня, видишь ли, отец очень строгий, он тоже учитель, директор школы - не нашей школы, другой, но это все равно, директор всегда главнее рядового преподавателя, к тому же если он еще и отец, - так вот мой строгий отец не разрешает мне встречаться с девочками". И самое смешное, что это будет правда. Если его отец узнает, что Виктор встречался с несовершеннолетней девочкой... Если он хотя бы на миг поверит, что он что-то такое сделал с ней...
Не знаю, думал Виктор, что он со мной сделает.
Хотя скорее всего ничего такого не сделает. Не ударит его кулаком, не влепит пощечину. Однако если узнает о его проказах с малюткой - не простит до самой смерти.
Смерть... Нет, о своей смерти не думал тогда Виктор как о избавительнице. И в мыслях не было что-нибудь сделать с собой, он был слишком рациональным, слишком плотским, весь от мира сего, чтобы сознательно причинить себе вред, но если бы он когда-нибудь с кем-нибудь решился быть совершено откровенным, то признался бы, что не раз представлял себе, как милосердный несчастный случай обрывает жизнь ничем не примечательной девочки, ученицы девятого "В" - одной из учениц, их там и без нее достаточно много останется - и разом избавляет его от страха и угрызений совести. Он бы сумел достойно держаться на ее похоронах, сумел бы найти продуманные и вместе с тем идущие от сердца слова утешения для ее родителей... и может быть, мелькнула на благородном траурном фоне непрошеная проказливая мыслишка, постарался бы утешить мамочку, помочь ей скрасить горестные дни, как ни один на свете муж, тем более такой простой, от сохи, любитель пива и болельщик "Спартака", помочь не в силах.
Ох, подумал он с тоской, мне бы сейчас женщину - нормальную женщину, взрослую, средних размеров, чтобы не в гольфиках и не в юбчонке выше колен, замужнюю, разведенную, с ребенком, даже старую деву - все равно! Лишь бы уткнуться в нее, зарыться носом в горячую подмышку, надышаться ее запахами, положить голову на колени, и чтобы она молча гладила меня по волосам - и главное, чтобы простила, простила за все, ни о чем меня не расспрашивая, как прощала когда-то мама, как могла бы простить К. - но не захотела простить, прогнала прочь, нашла себе другого мужчину, и вот я теперь один на один с этой девочкой и чувствую себя перед ней таким слабым, таким безоружным, будто это она - учительница химии, а я - ученик девятого "В", не выучивший урока...
13
В конце концов он не выдержал: подошел к стоящей с невинным видом девчонке и нарочито резко, почти грубо сказал ей:
- Пошли! Нам нужно поговорить.
- О чем? - удивленно подняла она брови.
- Ты знаешь о чем. Не притворяйся!
- Понятия не имею. Не о чем нам с тобой говорить...
Это нечаянное, а может быть, умышленное "с тобой" прозвучало излишне громко, и две или три головы повернулись в их сторону, две-три одноклассницы посмотрели на новенькую с интересом. Такого от нее не ожидали. Тихоня-тихоней, ни с кем в классе до сих пор не подружилась, на мальчишек ноль внимания, они отвечают ей тем же - а тут на тебе, с самим Виктором Сергеевичем на ты! Интере-есно получается...
- Пошли!
Он еле удержался от соблазна схватить ее за руку, завернуть за спину, как милиционер карманнику, причинить боль, подчинить себе, заставить.
- Ну пойдем, если ты так хочешь... - как-то двусмысленно сказала она и пошла за ним следом.
Он привел ее в кабинет химии, тщательно запер дверь - и когда обернулся, она уже сидела на парте, широко расставив ноги, и, задумчиво глядя на него широко распахнутыми глазами, неумело заведя за спину руки, расстегивала кружевной белый лифчик, который казался еще ослепительнее на фоне загорелой дочерна кожи. Белая кофточка лежала рядом, и трогательно, по-детски свисали длинные рукава с кружевными манжетами, почти доставая до полу.