Было около половины двенадцатого утра, когда Мэри Фаррен прошла, в охотничью комнату, где хранилось оружие, взяла пистолет своего мужа и зарядила его. После этого она поднесла его к виску и нажала на спусковой крючок.

Слуга ее мужа, сэра Джона Фаррена, слышал резкий звук выстрела, находясь в буфетной. Он знал, что сэр Джон отсутствовал и обещал быть дома только к ленчу, посему ни у кого никаких дел в оружейной комнате в этот час не должно было оказаться. Слуга очень удивился и поспешил выяснить, в чем дело, а когда вошел в комнату, увидел леди Фаррен, лежащую на полу в лужице собственной крови. Она была мертва.

Охваченный ужасом, он срочно вызвал экономку, и после непродолжительного разговора они решили, что сначала должны позвонить семейному доктору, затем в полицию и уже после этого самому сэру Джону, который был на заседании совета директоров.

Доктор и полицейские прибыли почти одновременно, с интервалом в несколько минут, и слуга рассказал им, как все произошло, практически повторив то, что он уже говорил им по телефону: с леди случилось несчастье, она лежит на полу в охотничьей комнате с простреленной головой. Похоже, что она уже мертва.

Телефонный разговор, требовавший срочного возвращения домой сэра Джона, был построен иначе. В нем просто спрашивалось, не мог ли бы сэр Джон приехать тотчас же домой, так как с леди произошел несчастный случай. Поэтому, когда сэр Джон прибыл домой, ужасающую новость ему сообщил уже доктор. Для доктора это была мучительная, причиняющая боль обязанность. Ведь он знал Джона Фаррена многие годы: оба они с леди Фаррен были его пациентами и одновременно друзьями. Доктор никогда в жизни не встречал другой более счастливой и любящей пары, с нетерпением ожидавшей появления на свет первенца. Это должно было случиться весной.

Как полагал доктор, все обстояло прекрасно, состояние Мэри Фаррен было хорошим, она с радостью готовилась к тому, чтобы стать матерью, поэтому никаких осложнений не предвиделось.

В этих условиях самоубийство леди Фаррен просто не имело никакого смысла. А то, что это было самоубийство, не вызывало ни у кого сомнений. Корявым почерком на листке блокнота, найденном на столе в оружейной комнате, Мэри Фаррен нацарапала фразу из трех слов: «Прости меня, дорогой».

Пистолет, как это было всегда, лежал незаряженным в дальнем углу ящика стола. Для всех было очевидным, что Мэри Фаррен целенаправленно вынула пистолет, зарядила его и затем застрелилась. Полиция, со своей стороны, согласилась с выводом доктора о том, что рана была нанесена ею собственноручно. Своеобразное облегчение доставила мысль о том, что, скорее всего, она умерла мгновенно.

Сэр Джон Фаррен выглядел совершенно убитым. В течение того получаса, что он обменивался словами с доктором и полицией, он постарел на целых двадцать лет.

– Почему все-таки она сделала это? – повторял он периодически, находясь в состоянии душевной агонии. – Мы были так счастливы. Мы искренне любили друг друга. И ребенок вот-вот должен был родиться. У нее не было никаких мотивов для этого поступка, абсолютно никаких.

Ни у доктора, ни у полицейских на это не было ответа.

Обычные для подобного случая формальности, включая следствие, были закончены довольно быстро. Вывод проведенного дознания был легко предсказуем и не вызывал сомнения: самоубийство без каких-либо свидетельств в отношении состояния разума умершей.

Сэр Джон Фаррен снова и снова консультировался с врачами, но ни один из них не мог прийти к какому-то определенному заключению.

– Да, это вполне возможно, – говорил один из специалистов, – женщины в ее положении могут временно доходить до сумасшествия, но вы бы наверняка заметили признаки наступления такого состояния. Вы говорите, что она была совершенно нормальной накануне вечером, нормальной утром за завтраком. Насколько вам это известно, у нее никогда не было каких-либо мрачных мыслей.

– Да, абсолютно ничего подобного, – произнес сэр Джон. – Мы завтракали вместе, как это бывает обычно, составили план на вторую половину дня. После моего возвращения с заседания совета директоров мы должны были проехаться на машине. Она была весела и вполне счастлива.

Бодрое состояние духа леди Фаррен было также подтверждено прислугой. Горничная, заходившая в ее спальню в половине одиннадцатого, застала хозяйку рассматривавшей пеленки, которые прислали накануне в почтовой посылке. Леди Фаррен, довольная рисунками и работой в целом, показала их служанке и затем сообщила, что возьмет обе, и розовую и голубую – на всякий случай: для мальчика и для девочки.

В одиннадцать пришел коммивояжер фирмы, изготавливающей садовую мебель. Леди приняла его, выбрала из каталога два больших кресла. Слуга сэра Джона также знал об этом, так как леди Фаррен показывала ему каталог после того, как коммивояжер покинул дом.

Слуга же зашел в спальню, чтобы выяснить у нее, не будет ли каких распоряжений для шофера, на что леди Фаррен ответила: «Нет, я не собираюсь выходить из дома до обеда, поскольку сэр Джон сам повезет меня на прогулку».

Слуга вышел из комнаты, оставив свою хозяйку пить молоко. Он был последним, кто видел леди Фаррен живой.

– Таким образом получается, – проговорил сэр Джон, – что в промежуток между этим моментом, который имел место приблизительно в одиннадцать двадцать, и одиннадцатью тридцатью, когда она выстрелила в себя, Мэри потеряла рассудок. Но это просто нонсенс. Здесь что-то не так. Должно же быть что-то, какая-то причина. Я найду ее, я не успокоюсь, пока не добьюсь этого.

Доктор попытался сделать все возможное, чтобы отговорить его, но все старания оказались тщетными. Сам же доктор был убежден в том, что Мэри Фаррен не смогла противостоять внезапному шторму, пронесшемуся в ее мозгу, что явилось следствием ее физического состояния, и, не отдавая себе отчета, она покончила с собой. Пусть это будет так. Пусть эта версия сохраняется. И только время поможет Джону Фаррену пережить и забыть этот мрачный эпизод своей жизни.

Однако Джон Фаррен вовсе не старался забыть эту непонятную трагедию. Он направился в частное детективное агентство и переговорил с одним человеком по имени Блэк, которого рекомендовало руководство фирмы как заслуживающего доверия и умеющего держать язык за зубами. Сэр Джон поведал ему всю историю. Блэк был ловкий и хитрый шотландец. Он не говорил много, он только слушал. Его собственное мнение состояло в том, что версия доктора – правильна; внезапный шторм в мозгу, вызванный беременностью, был мотивом для самоубийства. Тем не менее, будучи человеком, добросовестно относящимся к своим обязанностям, он направился в загородный дом сэра Джона, чтобы провести опрос прислуги.