Постепенно атмосфера праздника становилась всё более непринуждённой: сидящие за столами перекрикивали друг друга, несколько пар и один пьяный вышли танцевать на площадку перед оркестром.
Вскоре танцевала уже половина гостей, репертуар стал более знакомым и ритмичным, Лисовский запел. Музыкантам посыпались заказы, сопровождаемые щедрыми чаевыми. Подошёл распорядитель и сделал особый заказ.
- А сейчас, - провозгласил он в полной тишине, - любимая песня дяди Гоши!
Жующие сделали умилённые лица и отложили вилки. Над подёрнутой табачной дымкой гладью бассейна полилось нежное органное вступление "A Whiter Shade Of Pale".
"Он всёгда плачет, когда слушает эту песню", - предупредил распорядитель, и "ребята" старались как могли.
Дядя Гоша действительно прослезился, смахнул платком слезу и, когда музыка стихла, в возникшей на несколько секунд вежливой тишине похлопал в сухонькие ладошки. Выжидательно смотревшие на него гости развернулись к оркестру и шумно зааплодировали, выкрикивая "браво!"
Потом, в перерыве, распорядитель рассказал, как однажды дяде Гоше не понравилось исполнение песни, и он велел вырезать вокалисту гланды. И это почти случилось, и только заступничество одной дамы спасло несчастного, который после этого потрясения совсем уже никогда не мог петь.
Выслушав эту историю, Вадик Лисовский, хотя и обладал абсолютным слухом, во втором отделении сходу взял фальшивую ноту. Но это была уже другая песня и другая программа. Дядя Гоша удалился к себе в офис, находившийся в "деловой" части комплекса, чтобы кое-что кое с кем обсудить.
А публика начала гулять по-настоящему. Гости скинули смокинги дамы переоделись в купальные костюмы, и все попрыгали в воду. Оркестр вдарил рок-н-роллы, шум и визг поднялись невообразимые.
Ближе к утру кто-то наклонился и начал блевать прямо в бассейн, и воду пришлось менять. Когда старую воду слили, из душевых со смехом и визгом выбежала преследуемая кавалером подвыпившая дама и с разбегу нырнула в пустой бассейн. С множественными переломами её унесли в "скорую", а в вымытый через шланг резервуар снова пустили воду.
Во время одного из перерывов, пока его товарищи угощались на трибуне, всё ещё трезвый как стекло Котов отправился искать туалет. Душевая, через которую он проходил, состояла из нескольких рядов кабинок, в каждой из которых было в полу сливное отверстие. Чтобы не усложнять себе задачу. Котов зашёл в одну из кабинок и расстегнул ширинку.
Но едва только он начал осуществлять задуманное, как рядом в проходе послышались голоса.
- Этого не будет, раз сказал - всё, - говорил один. - Как говорят фраера, лучше платить налоги и спать спокойно. Я устал, больше не могу. Передай дяде, что я выхожу из игры.
- А ну стой, - тихо сказал второй. - Не торопись в ментовку, Спортсмен, надо ещё поговорить.
- Не о чем мне с тобой говорить, Бек. Лучше посторонись, пока я не размазал тебя по стене как поганку.
- Ладно, иди, - примирительно заговорил Бек. - Я и сам уже устал от всего этого. Мне бояться нечего, я сам в этих делах почти не путался. Если про меня спросят, скажи, что я тоже вышел из игры.
- Правильно, Шамиль, - подхватил Спортсмен, - хватит уже лизать пятки этому психопату. Честную жизнь начинать никогда не поздно. Ты ведь правда, ещё не по уши увяз в этом дерьме?
- Правда, правда, парень. Проходи вперёд, а я за тобой...
Подождав немного, Котов выглянул в проход, и волосы у него встали дыбом. Здоровенный парень, наверное тот самый, которого называли Спортсменом, стоял на коленях, неуклюже привалившись лицом к стенке душевой кабины, а над ним стоял худощавый тип с изрытым оспинами бледным лицом и вытирал окровавленный нож. Из раны убитого струйкой пульсировала кровь и уходило в сточное отверстие. Убийца потянулся к крану и пустил воду из душа.
Дрожа всем телом, Котов метнулся к выходу.
- Ах, чёрт, - прошептал Бек, подставлявший руки под струи воды, - этот лабух из оркестра... он всё видел.
4
Гномики не хотят сдавать позиции.
Дядя Гоша хочет быть уверен, что заплатил за товар
правильные деньги
В шесть часов утра распорядитель заплатил музыкантам оговорённую сумму, и они с облегчением покинули это сумасшедшее место. После эпизода в душевой Котов всё-таки выпил грамм сто пятьдесят, поэтому на душе у него было хорошо и спокойно. "Мало ли, - думал он, - бывает разборок у этих уголовных... А я уже забыл и ничего не помню. И человечков больше не будет, потому что я пить бросил. Ещё не совсем бросил, но постепенно..."
Велев таксисту притормозить у круглосуточного магазина, Котов купил несколько больших фирменных свертков продуктов. Наверное, гораздо больше, чем было нужно. Он щедро расплатился с водителем, поднялся к себе и разложил продукты на кухонном столе. Тут же что-то разорвал, вскрыл, попробовал, но глаза разбегались, а есть ещё не хотелось и он, выкурив сигаретку, отправился спать.
Часа через три Котов вышел в полусне в туалет, и ему показалось, что на кухонном столе, среди банок и пакетов, шевельнулось что-то живое. Было светло, стол освещало солнце, и Котов был абсолютно трезвый. Он понял, что это никакая не галлюцинация, и ему стало с одной стороны радостно, но с другой - тревожно. Радостно оттого, что белая горячка оказалась всё-таки страшилкой, а тревожно из-за того, что в его квартире поселились гномики.
Котов медленно приблизился к столу, взял нож и стал боязливо, кончиком лезвия, переворачивать и передвигать свертки и коробочки. Разумеется, что человечки уже разбежались, но на одном из пакетов с чипсами он обнаружил небольшой аккуратный надрез - ровно такой, чтобы можно было вытащить кружок. И сам чипс, обломанный крошечными ручками и обгрызанный крошечными зубками, лежал тут же рядом.
Котов достал из холодильника баночку лимонада, пшикнул колечком и стал пить. Отставив пустую банку, взял веник и подмёл в кухне пол.
Больше в этот день ничего странного не произошло, хотя Котов, трезвый и выспавшийся, заметно нервничал. У него появилась манера резко оборачиваться или внезапно возвращаться в комнату, откуда только что вышел. Но гномики своего присутствия не выдавали.