Чик! Невидимое, молниеносное движение, и язык повис на губе. А левая рука уже расстегнула пояс и ширинку.

Чик! И вот перед его глазами раскачиваются, словно две черешни в мешочке, его яйца.

Чик! И в мешочек, словно в кошелёчек опускается головка члена.

Словно удав глядя в расширенные глаза доктора, Кира достаёт из его внутреннего кармана футляр с личными инструментами, выбирает на ощупь алмазный скальпель. Сжимает скальпель в руке доктора и резким движением вонзает его в сердце.

Отступает, любуясь произведённым изуверством.

Внезапно дёргает за конец боа, доктор винтом падает на пол, лицом вниз, прямо на скальпель.

Кира целует мешочек с трофеями, кладёт себе в сумочку и выходит. На её красном боа и красных перчатках не видно крови.

19

— Надо прийти к ней на свиданку.

— Что?… — Телегин провёл большим и указательным пальцами по глазам.

— Ну, поговорить с ней.

— О чём?

— О чём, о чём… Подумай.

Телегин посмотрел на дорогой модный прикид Гусева, на его тёмные очки в декабрьский вечер, будто бы спасающие от назойливости поклонников. Даже морда у этого удачливого авантюриста сделалась как будто гладкая, холёная, витаминизированная. Хорошо питается, если морда не пухнет от картошки и хлеба. Парное мясо с рынка, круглый год зелень, свежие овощи и фрукты.

— Ну, допустим. Подумал.

— Подумал? — сказал ему Гусев. — Плохо тебе здесь живётся? Вон морда какая стала гладкая. Помолодел, что-ли? Ещё немного? Не, так не солидно. Ты уж лучше бороду отрасти. Глядишь, через год-два появятся портреты в школьных учебниках. Ну, не надолго, конечно. Но года примерно до девяносто первого будешь ходить в живых классиках. Получишь всё по полной программе. Понял? Или, если борода лопатой не растёт, хотя бы очки надень. С простыми стёклами. Ну, так, вроде Грибоедова, мыслитель-интеллигент. Не хочу учиться, а хочу жениться. Тебя тоже на цитаты растащат. «Евдокия из последних сил боронила сырую после дождя пахучую землю, упираясь в лямку тяжёлым, на шестом месяце, бабьим животом. А мужики были на войне…»

— Фонвизина… Погоди, ты откуда знаешь мой текст?

— Такой же твой, как мои песни. В сортире твой генеральный секретарь. Жопы подтирает.

Телегину показалось, что после этой фразы в баре сделалось тихо. Наклонившись, он прошептал:

— Ты что несёшь…Забыл, какой год?

Гусев поднял с колен страницу, выдранную из толстого журнала, в котором был опубликован отрывок из «Генерального секретаря».

— На, может, пригодится. Там больше не осталось.

Но Телегин не взял. Выпив пива, он стал мнительным. То, что его произведением «вытирают жопы» его обидело.

— Вообще-то, между прочим, я сам писал. В отличие от некоторых.

— Да ладно, хрен с ним, — Гусев положил страницу и стал чистить на неё воблу. — Речь не об этом. Ты понял на счёт Берёзкиной?

— Нет.

— Короче. Объясняю для идиотов. Мы хотим обратно?

— Нет.

— А она?

— Она? А! Да. Она может.

— Как не фиг делать.

— А мы?

Гусев огляделся:

— Водки, что ли выпить?.. Ага, виду…

Он приблизился к мужикам, распивающим из-под полы, шёпотом поторговался, легко уступил и вернулся со стаканом, наполненным почти доверху. Поделили, разбавили пивом, выпили, закурили.

— Она, между прочим, нехорошо себя повела, — сказал Гусев. — Нехорошо, не по-товарищески. И тогда и сейчас. Надо наказать.

— Наказать? — удивился Телегин. — Как ещё её наказать? Она и так в тюрьме.

— Ну, не то, чтобы наказать. Я не правильно выразился. Лишить права голоса.

Наконец Телегин, вместе с приходом волны алкогольного опьянения, уловил суть разговора.

— Лишить…голоса. Вместе с гландами? — он криво и нефотогенично усмехнулся. — Мне в детстве гланды удаляли. Таким вот крюком. Железным. Потом кормили мороженым.

— Каким ещё крюком… Надо нанять ей адвоката, добиться свидания и отнять эту, блин… капсулу. Не крюком. Остренькой бритвочкой. Один пусть держит, другой надрежет кожу и вынет. Пластырь — раз-два — готово. Всего делов. Пока эта мандула у неё за ухом, нам здесь не жить.

— Кто режет?

— Разберёмся. Не в этом дело. Можно даже усыпить. Ну, минут на десять. Она ничего не поймёт. Потом поймёт, конечно…

Телегину стало обидно за Берёзкину и жалко её до слёз.

— Отолью, — сообщил Гусев и поднялся. — Подумай пока.

20

Указанный в сорванной со столба бумажке адрес нашёлся не сразу. Сначала она блуждала вдоль заборов и заброшенных строений промышленной зоны Обводного канала. Потом встретила старуху с кривым глазом и спросила, где Глухой тупик. Старуха плюнула, махнула рукой и ускорила шаг, матерно про себя бормоча. Кира пошла в указанном направлении и вскоре, перешагнув поросшую высокой травой узкоколейку, увидела гнилой бревенчатый дом и фанерную табличку, на которой тушью было написано «КРОВЬ ПУСКАЮ, ПИЯВОК СТАВЛЮ, ЗУБЫ ЗАГОВАРИВАЮ, МОЛОЖЕЕ ДЕЛАЮ». Моложее. А ей уже 24. Она специально надела школьную форму с белым фартуком и подвязала в волосы нарядные банты, потому что слышала про волшебство, которое здесь делают. А волшебство получается только тогда, когда в него очень-очень сильно поверишь. Кира остановилась, вынула из портфеля плюшевого зайчика и поцеловала: «Ну, я пошла?..»

На лавочке возле дверей сидели вонючие бомжи, пили бормотуху и уродливо скалились. Собрав волю в кулак, Кира решительно шагнула внутрь и постучала в единственную дверь.

— Не заперто.

Кира вошла в душное, плохо освещённое помещение. Табачный дым висел словно в пивной. Спёртый больнично-гнилостный запах пробивался через дымовую завесу. Кира поднесла руку к лицу и пошатнулась.

— Ступеньки!

Поздно. Девушка сделала шаг в пустоту, куда-то полетела, ударилась головой и потеряла сознание.

В нос ударил нашатырь, она открыла глаза. Над ней стоял мужчина неопределённого возраста с жёсткими кисточками усов и дёргающимся в тике лицом. Грязный больничный халат был перепачкан засохшей кровью.

— Паа-паа-платить как будете?

Доктор сильно заикался, а вместо «т» у него получался непроизвольный плевок.

— Я лучше пойду…

Кира захотела вытереть лицо, но вдруг поняла, что руки её привязаны, а сама она лежит ногами кверху в гинекологическом кресле. Она подумала, что произошла ошибка.

— Нет, не то, я не за этим!

— За этим, за этим, — плюнулся доктор. Теперь он дёргался весь, всем телом. — Какая кошечка. Дуу-дурочка.

Кира стала кричать и биться, но доктор завязал ей рот грязным бинтом.

— Ничего, ничего. Это недолго. Потом бомжики тоже побалуются, а потом мясцо в мясорубочке прокрутим. Беляшики будем продавать. Вкусные бее-беляшики. Какая ножка красивая. Какие трусики у нашей девочки, у нашей школьницы. А где же денежки? Что у нас в портфельчике?.. За-заа-заяц тряпочный.

Доктор отшвырнул зайца и стал рыться в портфеле.

Кира замычала и завертела руками. Занятия спортом не прошли даром: бинты ослабли, она вынула из петли сначала правую, потом левую руку. Отстегнула ремни с ног, сорвала повязку со рта.

Доктор обернулся, схватил наугад инструмент из железной коробки. Это были ножницы.

— С-сука! Порву в клочья!..

Кира отпрыгнула и встала за креслом. Обежали круг, дёрнулись туда, сюда.

— Ну всё, всё уходи, ничего не было, не докажешь.

— Дай сюда зайца.

Доктор подобрал зайца и бросил его девушке. В том мгновение, когда она ловила, бросился ещё раз и опять жертва оказалась быстрее.

Тут Кира сообразила, что физически она попросту сильней этого щуплого дегенерата. Если бы не ножницы в его руках…

Она вдруг изо всех сил толкнула ногой кресло. Доктор взвизгнул и отскочил, кресло упало и повалило жестяную этажерку со склянками. Склянки посыпались на пол, по каменному полу разлилась густая кроваво-гнилостная жижа. Доктор вдруг побежал на месте, быстрее и быстрее, однако ноги не успели, скользнули, и туловище шлёпнулось в лужу.