Выйдя на улицу, ксендз Сурин увидел Казюка. Тот, очевидно, поджидал его.
- Юрай уже уехал, - сказал Казюк, - а я хочу проводить вас, пан ксендз.
- Благодарю, - ответил ксендз Сурин, - теперь я и сам найду.
- Но так пристойнее будет вам ходить, не одному, - молвил Казюк.
Ксендз улыбнулся.
- Мне все равно.
- Зато нам не все равно. Я всегда буду вас сопровождать, пан ксендз. Ладно?
- Ладно, Казюк, - засмеялся ксендз. - Впрочем, я как войду в монастырь, так выходить буду не часто.
- К нам не зайдете, пан ксендз? Мы люди хорошие.
- Все?
- Ох, может, и не все. Но пока не настал вечер, никто не знает, каков был день.
Они прошли через вертушку и остановились перед монастырской калиткой, рядом с костелом. Казюк указал ксендзу на звонок.
- Вот здесь, - сказал он. - Отворит вам такая славная сестра, Акручи звать ее. Она тут лучше всех...
Ксендз Сурин минуту помешкал.
- Прошу вас, пан ксендз, позвоните, - сказал Казюк.
- Ах да, - смущенно спохватился ксендз и потянулся к звонку. Осенив себя крестом, он дернул за веревочку.
- До свиданья, - попрощался Казюк. - Коли я вам понадоблюсь, паи ксендз, я всегда тут, в корчме.
Ксендз с ласковой улыбкой взглянул на Казюка. Тот стоял в двух шагах, высокий, статный. Растрепанные вихры торчали из-под овчинной шапки, огромные руки свисали полусогнутые, заканчиваясь внизу длинными, разлапистыми кистями. За его спиной виднелось в тумане местечко, через вертушку то и дело проезжали всадники с тюками. Мир суетился, занятый своими хлопотами.
- До свиданья. Оставайся с богом, - сказал ксендз Казюку.
Тут медленно, с тихим скрипом отворилась калитка, и перед ним появилась высокая, румяная, улыбающаяся сестра Малгожата a Cruce [от Креста (лат.)].
5
- Ждем, ждем, - сказала сестра Акручи и поцеловала руку у ксендза Сурина. - Мать настоятельница еще со вчерашнего вечера ждет. Она уже знала о вашем приезде, отец капеллан, - добавила сестра с грустной улыбкой. - А нынче велела сразу проводить вас в малую трапезную.
- Благодарю, я уже завтракал, - отказался ксендз Сурин, перекрестив сестру и проходя в калитку.
- Нет, нет, - сказала сестра, - эта малая трапезная у нас вроде приемной. Там мать настоятельница беседует с особо важными посетителями говорит, там никто ей не мешает. Пожалуйте, я пойду вперед.
Двигаясь сдержанно и плавно, сестра пошла вперед мелкими шагами, едва колыхавшими сборчатую, тяжелую юбку.
Внутри монастыря было тихо и светло. Беленые стены, чистые, отдающие деревом полы делали воздух прозрачным и благовонным. Слышались в нем и особые монастырские запахи - легкий аромат ладана и какого-то целебного бальзама. На светлых окнах стояли кое-где горшки с цветами. По коридору сестра и ксендз прошли в приемную, там сестра Малгожата отворила дверцу в решетке, разделявшей приемную на две половины, и ввела отца Сурина в небольшую трапезную, смежную с приемной.
- Сейчас доложу о вас матери настоятельнице, - сказала она со своей лучистой улыбкой и исчезла за дверью.
Комната была белая, светлая, на стене висело черное распятие, посредине стоял небольшой стол. Отец Сурин окинул все это взглядом, на него повеяло воспоминаниями, чем-то ушедшим в прошлое, и он глубоко вздохнул. Собраться с мыслями он не успел, - отворилась дверь, и вошла мать Иоанна от Ангелов.
Шла она медленно, словно не направлялась к определенной цели, а просто прохаживалась. Тщательно заперев за собою дверь, она неуверенной походкой двинулась в сторону отца Сурина, который стоял у противоположной двери. Была она маленького роста, худощавая. Просторное черное платье, большой платок на голове, ниспадавший почти до пояса, большой белый воротник, более широкий, чем обычно носят урсулинки, - все это, как догадался отец Сурин, должно было своими складками скрывать телесный изъян монахини. И действительно, его можно было заметить лишь по неравной высоте плеч, скошенных в одну сторону. Длинные руки с длинными пальцами, какие обычно бывают у горбатых, очерчивались струящимися линиями. Мать Иоанна остановилась на середине комнаты, сделала глубокий чинный реверанс и, распрямившись, взглянула на ксендза Сурина.
У нее были светлые, очень большие глаза на золотушном лице. Нос неправильной формы, маленький рот с пухлыми губами, резкая бледность кожи делали ее скорее некрасивой, но глаза блестели так ярко, в них было столько силы и уверенности в себе - и в то же время одухотворенности, что лишь эти глаза и были видны на ее лице. Болезненные, длинные пальцы перебирали четки, с минуту она молчала. При виде этой жалкой маленькой фигурки, тонувшей в черных складках одеяния, отец Сурин бог весть почему удивился.
Наконец мать Иоанна заговорила первая, голос у нее был низкий, но приятный.
- Приветствую вас, почтенный отец. Рада вас видеть. Я чувствую к вам полное доверие, тем более что вас присылает полоцкий ксендз провинциал. Мы тут давно уже ждем вас, как избавителя.
Ксендз Сурин перебил ее.
- Дочь моя, - молвил он, стараясь придать голосу как можно больше невозмутимости, - дочь моя, общие наши молитвы помогут нам.
В матери Иоанне проснулась светская дама. Любезным, чуть жеманным движением руки она указала Сурину на кресло у стола.
- Прошу вас, отец, присядьте.
Сама она отодвинула другое кресло в угол, к печке, и скромно села. В холодном осеннем свете, падавшем на ее бледное лицо, оно казалось почти прозрачным. Когда она опускала веки, как сейчас, лицо гасло, становилось заурядным и болезненным. В начале беседы она не смотрела на ксендза.
- Вот уже несколько месяцев мы здесь страдаем, - молвила она, - терзают нас великие напасти, и ксендзы, что давно уже находятся здесь, не могут с ними справиться. Вся надежда у меня и у прочих сестер на вас, отец. Столь праведный муж...
Ксендз Сурин с легким нетерпением ее прервал:
- Мне поручено заняться только твоей особой, дочь моя. Прочие монахини останутся под опекой других ксендзов.
- Вот как? Это хорошо, - сказала мать Иоанна, не подымая глаз. Конечно, если злые духи оставят меня, то они и от других сестер отстанут. С меня-то все и началось, - добавила она чуть хвастливо.
- Я постараюсь изгнать твоего беса...
Мать Иоанна живо ответила:
- Во мне сидят восемь бесов: Бегемот, Валаам, Исаакарон, Грезиль, Амман, Асмодей, Бегерит, Левиафан и Запаличка, - перечислила она единым духом и сразу умолкла, словно в испуге.
Отец Сурин взглянул на нее чуть удивленно.
- Не верь им, дочь моя. Впрочем, один демон может называть себя многими именами. Зло может иметь много форм и обликов. Чтобы достойно приготовиться к предстоящему нам труду, я полагаю, дочь моя, надлежит начать с исповеди и причащения.
Мать Иоанна довольно равнодушно ответила:
- Я уже просила преподобных отцов отслужить нынче и завтра обедню, дабы их молитвы удерживали бесов подальше от нас в дни приготовления к исповеди и причащению святых тайн. Они обещали. Надеюсь, что и вы, отец, присоединитесь к их молитвам.
- Разумеется, дочь моя. Давно вы не были на исповеди?
- С той поры, как впервые вселились в нас бесы, полгода уже.
- О, очень давно! А почему так долго откладывали покаяние?
- Не мы откладывали - бесы. Они не разрешали нам подойти к причастию.
- О! - серьезно протянул ксендз Сурин. - Бесы не разрешали? А не собственная ли ваша духовная леность Воплотилась в этих бесах?
Мать Иоанна впервые за всю беседу открыла глаза и посмотрела на ксендза с явным недовольством. В ее глазах блеснули затаенные искорки, появилось что-то загадочное и тревожащее.
- Стало быть, вы, отец, не верите, что я одержима дьяволом?
- Дитя мое, - мягко сказал ксендз Сурин, - к сожалению, я должен верить, хотя бы и не желал этого. Но пути, коими сатана проникает в душу нашу, многообразны.
- На сей раз то был путь колдовства, - прошептала внезапно со злобой мать Иоанна. - Этот страшный колдун вливал в нас свой яд сквозь стены, преграждающие доступ в обитель нашу.