Москва не хотела войны, — она страшилась ее. Германские документы свидетельствуют, что Россия не могла ни избежать, ни даже задержать войну. «Приказы Сталина и Тимошенко к дню 1 мая, — говорится в германском рапорте № А 21.1, — показывают, что СССР пытался всеми имеющимися средствами избежать войны».

«Назначение Сталина на пост председателя Совета Народных Комиссаров, — говорится в документе А 21–66, — означает: сосредоточение исполнительной власти, укрепление правительства, желание продолжить прежнюю линию иностранной политики и избежать конфликта с Германией».

10 мая Москва делает знаменательный жест: дипломатические представители Норвегии, Бельгии и Югославии извещаются, что правительство СССР их больше не признает. Это было исполнением давнишнего желания Германии.

4 июня рапорт доносит, что советские поставки Германии выполняются вполне удовлетворительно и правительство употребляет все усилия, чтобы избежать войны. 6 июня германский посол пишет из Москвы: «Россия будет воевать только в случае нападения на нее. Все военные приготовления сохраняют умеренность и, поскольку можно судить, носят характер оборонительный. Советская политика старается, как и прежде, поддерживать наилучшие отношения с Германией».

7 июня рапорт А 22–65 полностью подтверждает это мнение. «Все наблюдения показывают, что Сталин и Молотов — единственно ответственные за иностранную политику СССР, — делают все, что могут для избежания конфликта с Германией. Общая линия поведения правительства, так же, как и тон прессы, которая безупречно передает все события, могущие интересовать Германию, подтверждают это положение. Лояльное соблюдение экономического договора с Германией доказывает то же самое».

Наконец, 15 июня документ А 22-161 утверждает: «Сталин готов на крайние уступки».

Итак, Германия не имела повода к немедленному разрыву. Ничто не вынуждало ее к действию. Все события, происшедшие за последние три месяца, были в ее пользу. Она захватила Балканы, и Россия не сказала ничего. Она послала войска в Финляндию, и Россия опять не протестовала. Даже возможный конфликт между СССР и Германией на представлял для последней никакой угрозы. Наоборот. Если бы она захотела расширить пакт в свою пользу, ей достаточно было бы выразить это желание. Страх, который она внушала, ставил ее в наилучшее положение для переговоров. «Сталин готов на крайние уступки»…

Но Гитлер, со своей стороны, был готов на крайние решения. 14 июня он собрал у своего стола высших генералов Германии. Он говорил перед ними полтора часа. «Война неизбежна, — сказал он, — и поэтому мы должны избрать войну превентивную и наступательную, чтобы не дать возможности Советскому Союзу начать ее в тот момент, когда он будет лучше подготовлен, а мы, наоборот, будем заняты в других секторах».

Германские генералы слушали и молчали. Ни один из них не осмелился подняться и спросить фюрера — на какие секторы, на какие далекие предприятия он намекает? Европа завоевана. Англия почти сокрушена. Настроение России доказывало, что Германия имела достаточно времени, чтобы покончить с Британией еще раньше, чем возникнет опасность на Востоке. Она могла взять Мальту и Суэц, как просил Рэдер. Могла взять Гибралтар, как советовал Геринг. Она могла сбросить на британские острова вдвое больше бомб и окружить их двойным числом подводных лодок. Теперь, после опыта на Крите, она могла решиться — с большим шансом на успех — на высадку в Англии. Но Гитлер был загипнотизирован: Россия, необозримая Россия, гигантское поле битвы, на котором гений стратегии, подобно ему, может развернуть величайшую в истории человечества кампанию…

В германской армии было еще много генералов и старших офицеров, сражавшихся в России в 1914–1917 гг. Они помнили ее необозримые просторы, ее болота, ее зиму. Помимо того, в армию просочились некоторые сведения от германского военного атташе в Москве и, судя по ним, сила Красной армии больше, чем думали наверху. Но, с другой стороны, немцы уже привыкли побеждать. Россия, как театр военных действий, не труднее Норвегии, где грозные рельефы Альп сочетались с холодом северного полюса.

ОКВ, в своем плане кампании (документ 873 P.S.) предусматривало четыре недели упорных битв на границах, затем сопротивление должно было постепенно ослабевать. Гитлер заявил, что он рассчитывает на кампанию в несколько месяцев.

Это значит, что СССР должен был быть покорен еще до зимы.

22 июня 1941 года, без предварительного обострения в политике, без пограничных инцидентов, без обмена нотами, без ультиматума, без всякого предлога, войска Гитлера ринулись на СССР.

XV. Поражение немцев под Москвой

Есть в архивах Нюрнберга драматическая повесть: рассказ генерала Гудериана о битве зимой 1941 г. за Москву.

К началу войны с Россией Гудериан был уже знаменит. Его славу мог оспаривать только Роммель. Гудериан осуществил прорыв у Седана. Во главе 19-го танкового корпуса, лично управляя своим танком, он пробился через Люксембург, перешел Маас, пересек полной скоростью север Франции, достиг Булони и навел панику в Дюнкирхене; затем он проломил фронт французов в Шампани и, наконец, оставленный без указаний, по личной инициативе дошел до швейцарской границы, замыкая мешок, в котором очутилась целая группа французских армий. Гудериан — тип нового солдата, одновременно лихой рубака и инженер, смесь механика с гусаром.

«Я ощутил, — говорит он, — первые признаки войны с Россией осенью 1940 г. после приезда Молотова в Берлин. Начальник Главного Штаба Гальдер говорил мне об одной подготовляемой операции, в которой должны были участвовать три группы армий — две к северу и одна к югу от Припяти. Дело держалось в такой тайне, что было запрещено что либо писать об этом.

Я был встревожен. Я думал, что нам следовало бы вести войну только на одном фронте и что наша дружба с советской Россией могла быть сохранена».

Гудериан получил в командование танковую армию, входящую в группу фон Бока. Он оказался в центре германского расположения, — там, где техническое превосходство германской армии было наибольшим. Роль, предоставленная победителю при Седане, была все тою же — острие копья.

Он должен был ринуться из района Брест-Литовска по направлению к Борисову и Смоленску, разрезать русскую армию надвое и взять Москву.

Начало кампании развивалось легко. Боеспособность русских армий была слабой. Целые соединения сдавались в плен почти без сопротивления. Один из подчиненных Гудериана, генерал Шалль, докладывает, что пленные говорили с радостью: «Вы пришли освободить нас от большевиков» и они горько жаловались на политических комиссаров. Потери в машинах были незначительны, благодаря сухой погоде, а потери в людях — невелики, так как русские не хотели сражаться.

15 июля, менее чем за месяц с начала войны, немцы достигли Ельни, в трехстах километрах от Москвы.

Гудериан потребовал бензин и запасные моторы, но получил лишь приказ остановиться.

«Это было, — говорит он, — большой неожиданностью. Перед нами был разбитый и дезорганизованный неприятель. Наступила сильная жара, но почва была хороша для танков и войска горели воодушевлением. Они рвались к Москве.

«Я видел Гитлера дважды, 3 и 25 апреля, но наш разговор касался только технических вопросов. Я встретил Гальдера в Рославле и мы говорили о ходе войны. Он объяснил мне причину нашей остановки. Командование армией хотело овладеть Москвой, — узлом коммуникации и политическим центром врага. Но фюрер хотел иметь сперва Киев и Украину. Целый месяц ушел на совещания о целях кампании».

Успех большой битвы в районе Минск — Барановичи ввел Гитлера в заблуждение. Удачная операция, десятки тысяч пленных и захваченная несметная добыча внушили ему мысль, что стратегическая цель уже достигнута: боевая мощь русской армии сломлена. Москва, географическая цель, являлась плодом, с которым не было надобности спешить. Точно так же рассуждал он в июне 1940 г., когда дал приказ пренебречь Парижем в том случае, если бы французы пытались его защищать.