- Вот видите, какой дисциплинированный этот ваш Звонарев, - сказал начальник УЛО, пряча улыбку в уголках сухого, твердого рта. - Получил отпуск и проводит его как надо. А вы приехали на полмесяца раньше и прямо с нарушений начали... Ну, скажите, чего вас в вечернее время на стоянки понесло? Часовой и пристрелить мог...
- Разрешите... - попытался объяснить Полбин.
- Не разрешаю. Если б это случилось, заварилась бы каша. Хорошее донесеньице пришлось бы сочинять: "Летчики-инструкторы Н-ской школы в результате несоблюдения Устава караульной службы..." Э, да что там говорить!..
Начальник УЛО резко поднялся со стула. Тень от его длинной фигуры скользнула по стене и, сломавшись у карниза, почти закрыла потолок. Оборвав себя, он вдруг заговорил тоном преподавателя, повторяющего самое важное:
- Считаю происшествие несостоявшимся. Что касается вашего приезда, то, во-первых, я вам рад. Во-вторых, вы мне сейчас нужны. Мы получаем партию новых учебных самолетов...
- "У-один"? - вырвалось у Котлова.
- Я сказал новых. Самолеты "У-два", отечественной конструкции, Николая Николаевича Поликарпова. Они прибывают по железной дороге в разобранном виде. Надо их собирать и облетывать. Вам же на этих машинах учить людей... Полбин торжествующе посмотрел на товарища. Поселившись в маленькой комнате, в которой еще сохранились все запахи нового дома - известки, соснового дерева, масляной краски, - Полбин и Котлов засели за работу. Комната была настолько тесна, что в ней с трудом уместились две железные кровати и квадратный стол. Места для стульев не оставалось. Друзья садились прямо на кровати, покрытые серыми армейскими одеялами, и по очереди читали техническое описание самолета У-2. С утра до вечера они заучивали правила сборки и регулировки центроплана, правой и левой полукоробок крыльев, хвостового оперения, посадочных устройств. С удовольствием людей, посвященных в особую, недоступную для других область, они щеголяли авиационными терминами, разбирали и по нескольку раз объясняли друг другу и без того понятные чертежи и все больше убеждались, что новый самолет отличная учебная машина. Особенно порадовало их то, что У-2 самостоятельно выходил из штопорного положения. Надо было только поставить рули нейтрально, и штопор обрывался на втором витке.
Штопор... Грозная, необъяснимая и, как все непонятное, жуткая сила... "Штопор - бич авиации", "Штопор - гроза летчиков", "Можно ли бороться с явлениями штопора?" - такими заголовками пестрели страницы старых авиационных журналов, которые попадали в руки Полбина, когда он, еще только мечтавший о летной школе, работал избачом в селе Майна. Самому было трудно разобраться в статьях. Загадочное слово "штопор" рождало в его представлении глубокий водоворот на Волге. На поверхности воды видна только небольшая воронка, в которой безобидно кружатся, гоняясь друг за дружкой, щепки, опавшие листья, хворостинки. Но если сюда попадет пловец, его тотчас же засосет, бешено завертит и потащит на дно. Горе неумелому или растерявшемуся!..
Позже, когда Полбин и Котлов были курсантами "терки", им объяснили, что штопор уже не является загадкой, а тем более бичом авиации. Преподаватель начертил на доске крутую спираль, тут же нарисовал маленькие фигурки штопорящего самолета, а затем несколько раз повторил, что должен делать летчик, чтобы вернуть свою машину в нормальное положение. В верхнем углу доски преподаватель написал и попросил запомнить фамилии советских людей, которые, как он выразился, "обломали рога штопору, сделали его ручным": летчик Константин Арцеулов, ученый Владимир Пышнов.
Но и прирученный штопор еще продолжал доставлять неприятности.
Незадолго до окончания Оренбургской школы Полбин и Котлов проходили курс полетов на боевом самолете Р-1. Это была очень строгая в управлении машина. Удивительно чуткий и послушный рулям, Р-1 красиво и точно выписывал фигуры высшего пилотажа. Однако стоило пилоту зазеваться и допустить просчет в движении ручкой управления или педалями, как самолет сваливался в штопор и долго вертелся в стремительном падении, будто горячий конь, почувствовавший на себе неуверенного седока. Курсант, посадивший самолет после вывода из штопора, отдуваясь, вылезал из кабины и давал товарищам пощупать гимнастерку на спине: "гляди, мокрая". Был в Оренбурге один инструктор со странными пролысинами на висках. Рассказывали, что он как-то наблюдал с земли падение Р-1, в котором сидел его ученик. Самолет штопорил, штопор затянулся. Инструктор сбил шлем на затылок, запустил руки в волосы и приседал тем ниже, чем ниже опускался самолет... А когда он скрылся за стеной деревьев на границе аэродрома, инструктор несколько секунд бессмысленно смотрел на свои руки: между пальцами была зажата добрая часть его пышной шевелюры...
Вспомнив об этом случае, друзья решили, что им, инструкторам новой школы, опасность преждевременного полысения не угрожает.
Они окончательно убедились в этом, как только начали поднимать в воздух первые самолеты, доставленные со станции в ящиках и деревянных клетках и собранные на аэродроме.
В середине февраля приехал Михаил Звонарев. Он с шумом ворвался в комнату, бросил на кровать Полбина гармонь в потертом полотняном чехле, а на стол, прямо на разложенные бумаги; поставил крохотный саквояж.
- Что же вы, черти, подводите, - заговорил он высоким тенорком, обнимая друзей. - Понимаете, захожу я к этой жерди, которая начальником УЛО называется, докладываюсь чин по чину, жду, пока мне скажут: "Садитесь, товарищ Звонарев. Как доехали, как здоровье?" Настроение хорошее - со станции на легковушке ехал с местным начпродом... И вдруг начинается баня: "Почему опоздали на целые сутки? Я вашу дисциплинированность Полбину и Котлову заочно в пример поставил, а вы расхлябанность проявляете..." И пошел снимать стружку с меня, бедного. Потный вот, как после штопора на "Эр-первом"...
- Ладно, снимай шинель и садись, - указал место рядом с собой на кровати Котлов. - Чем же мы тебя подвели? Звонарев небрежно бросил шинель на саквояж.
- Как чем? - искренне удивился он. - Вы же приехали черт знает когда, а меня все нет. Начальство ждало и потому заметило, что опоздал.
- А ты бы не опаздывал, - произнес Полбин, убирая со стола вещи Звонарева. Шинель он повесил на гвоздь у двери, а саквояж сунул под кровать.
В голубых глазах Звонарева сверкнул огонек раздражения.
- Во! Старшина заговорил: любитель порядка. Брось, ты мне уже не начальство! Пиджак...
Котлов вскочил с кровати и встал между товарищами. Обидным словом "пиджак" в Оренбургской школе называли курсантов, которым не давались полеты, тем, кого в конце концов по непригодности к летной службе отчисляли в пехоту или в "гражданку". Этим словечком однажды назвал Полбина инструктор Кривцов, немолодой, желчный человек, вскоре уволенный в запас. Полбин в первом самостоятельном вылете допустил "промаз" и, стремясь посадить самолет у посадочного Т, недостаточно погасил скорость. Самолет, ударившись о землю, дал высокого "козла". Это была единственная неудача Полбина за все время учебы, и он не любил об этом вспоминать.
- Будет вам, будет! - заговорил Котлов улыбаясь. - Оба вы летчики, это я пиджак. Ну!
Звонарев, развалясь, сидел на кровати и, приглаживая рукой вьющийся чуб, с усмешкой смотрел на Полбина, стоявшего у стола. На побледневшем от гнева лице "старшины" блестели серые неподвижные глаза, а на щеках подрагивали круглые желваки.
- Не смотри на меня так, будто я в строю с нечищеными сапогами, продолжал иронизировать Звонарев, хотя по тону его голоса чувствовалось, что делает он это больше по инерции и гнев товарища ему самому неприятен.
Полбин молчал. Потом разжал плотно сомкнутые губы и произнес:
- Молод еще!
Эти слова вдруг подействовали на Звонарева. Он действительно был моложе Полбина на четыре года. Он только готовился вступить в комсомол, когда Полбина уже приняли в члены партии. Он был двадцатилетним юнцом, когда Полбин пришел в Вольскую школу в защитной гимнастерке с квадратиком командира взвода на петлицах. Звонареву стало неловко, и он, поднявшись, протянул руку.