(Особенно после прочтения отличной книги Джона Баррона - "КГБ. Работа советских секретных агентов." Русский перевод этой книги был издан в Тель-Авиве в 1978 г. Роберт Конквест, написавший вступление к "КГБ", говорит о ней как о замечательной книге, посвященной поразительной организации. Организация, действительно, поразительная и я отнюдь не могу отрицать того, что стал в свое время потенциальной жертвой подключенных к ее работе людей, из числа эмигрантов обеих генераций. Провокация, однако, не удалась, но неприятностей было много. Промыслительность случившегося для меня осталась несомненной.).

{63} Со мной вместе было арестовано еще несколько бывших советских граждан. В числе арестованных "преступников" был, между прочим, и профессор Борис Иванович Иванов, впоследствии долголетний сотрудник мюнхенского Института по изучению СССР (ныне тоже уже покойный). Теперь уже трудно восстановить о чем говорилось с другими арестованными, но мне было предъявлено фантастическое обвинение, что я вовсе не священник, а какой-то "супер-зондер-фюрер" РОА, чуть ли не руководитель всей власовской пропаганды, сотрудник фашистов и т. п. Подпись, как говорится, знакомая, не особенно грамотная, но сделанная с определенным расчетом. Если бы доносивший сказал правду обо мне, как о военном священнике РОА, то, конечно, как потом выяснилось, никто меня бы не тронул. По американским нормам последнее не могло подойти ни под какое преступление. Об этом мне потом прямо говорили многочисленные следователи по моему делу. Но доносчик затушевал данный вопрос и для Си-Ай-Си мое священство оказалось полной неожиданностью и они приняли его за маскировочный камуфляж. Последнее осложнило все "дело" и оно начало казаться американцам особенно важным и опасным. Винить их в этом не приходится. Разобраться во всей подобной комбинации им было нелегко.

Результатом рассказанной истории было сидение в байройтской тюрьме, в одиночной камере, в продолжении полугода, под постоянной угрозой вывезти меня в город Гоф, в котором находилась советская миссия, собиравшая по всей Германии так наз. военных преступников, в советском понимании этого термина. Допросы, угрозы выдачи, требования показаний о том, что я это вовсе не я, а неизвестно кто, одиночка для особо важных преступников, отсутствие помощи извне, фактический голод, ибо в тюрьме в то время кормили наподобие концлагерей - все это вместе взятое создавало {64} для меня достаточно тяжелую обстановку.

(Ф. П. Богатырчук в своей книге "Мой жизненный путь к Власову и Пражскому манифесту" (издательство СБОНР, Сан-Франциско, 1978) на стр. 213 и 214 приводит из жизни эмиграции, находившейся в Байройте, трагический случай с четой Каспаровых, явившийся результатом попытки насильственной репатриации их со стороны американских военных властей. Случай этот, во многом аналогичный тому, о чем мне пришлось здесь рассказывать, по мнению Ф. П. Богатырчука, является нетипичным для того времени. На стр. 214 автор пишет: "...Этот случай бездушного отношения к советским беженцам является единичным, и мне известны факты, когда работники Си-Ай-Си не только проявляли сердечное отношение к жертвам доносов, но и помогали им эмигрировать в США". Мне тоже известны подобные случаи. Но мне также, как и многим из нас, известны зверские выдачи власовцев, советских военнопленных, просто советских граждан, осуществленных в порядке насильственной репатриации в соответствии с Ялтинским договором. Что же касается Байройта, то нетрудно убедиться в том, что случай с четой Каспаровых был далеко не единичным.).

В самом Байройте и вокруг него проживало несколько групп православного духовенства, эвакуировавшегося из СССР и других стран Восточной Европы, захваченных советской армией. Устроитель всей этой немыслимой провокации уверил большинство духовных лиц в следующем: все мы посажены за шпионаж в пользу СССР. Это было в начале 1946 года. В результате, испуганные таким оборотом дела и поверившие на слово "старому эмигранту", духовные отцы не усумнились в этой тогда правдоподобной клевете, не пытались выяснить действительное положение вещей и как-то помочь арестованным. Винить их в этом не приходится, ибо времена были страшные и невразумительные. Впрочем, некоторые не поверили и благодарную молитвенную память о них я храню и по сегодняшний день.

{65} Не могу также не отметить и поведение православных мирян, проживавших в то время в Байройте. Нашлись люди, оказавшие мне неоднократно помощь в тюрьме и продуктами и вещами, не говоря уже о большой моральной поддержке.

Время шло. Приближалась осень 1946 года. Отношения с восточными "союзниками" начали понемногу портиться. Американцы стали что-то понимать, чего до сих пор они не понимали и в возвышенных тонах читали мне наставления о своем высоком восточном союзнике. Наставления эти внезапно прекратились... Отношение ко мне начало меняться. В один из осенних дней меня без всякого объяснения выпустили из тюрьмы. И хотя мне никто не предлагал убираться из Байройта, я все же предпочел сделать это сам и переехал в Регенсбург, где стал сотрудничать в газете "Эхо", положив начало моей многолетней научной, публицистической, миссионерской и издательской деятельности в эмиграции. К сожалению, за прошедшие годы многое исчезло из памяти людей и не все удается восстановить в том виде, как это было. А иностранные архивы хранят относительно незначительное количество всякого рода документов, относящихся к эмиграции, за которыми в будущей России будут гоняться исследователи и делать огромные усилия для их отыскания.

{65}

ОБ ИСТОРИЧЕСКИХ РЕЛИКВИЯХ

Война закончилась... Все предметы, взятые мною при отходе из Чехословакии в Баварию, {66} продолжали храниться у меня. В послевоенной церковной обстановке ими, в сущности, никто не интересовался и никому они не были нужны. Скорее наоборот... Некоторые лица даже советовали мне от них как-то отделаться, дабы не навлечь на себя каких либо неприятностей.

От одного православного епископа я даже услышал подобного рода фразу, когда речь зашла о моем участии в РОА: "Знаете, нам сейчас власовское движение совсем ни к чему ..." Вообще боязнь "как бы чего не случилось", после осуществления известной "операции килевания", стала основным настроением уцелевшей от разгрома основной части второй эмиграции. Но были и отрадные исключения. Постепенно в ней начали выделяться элементы, как-то способные подняться над этими настроениями и вовлечь российскую эмиграцию в русло продолжения политической борьбы. А именно этого не хотела, не хочет и всегда боится Москва.

В конце 1948 года я вынужден был покинуть Западную Европу и переехать в Аргентину, в частности, в ее столицу, многомиллионный Буэнос Айрес. Со стороны вольной и невольной советской агентуры были сделаны попытки помешать моему отъезду. Однако, они все провалились. При переезде я взял с собой сохранившуюся церковную утварь походного храма во имя св. апостола Андрея Первозванного. 20 ноября 1949 года, в издававшейся в Буэнос Айресе русской газете "Слово", впоследствии переименованной в "Новое Слово", появилась следующего рода заметка.

Походная церковь армии ген. А. А. Власова

"Несколько месяцев тому назад, с одной из групп эмигрантов в Буэнос Айрес была привезена ценная историческая реликвия Освободительного Движения Народов России - первый и основной {67} походный храм армии ген. Власова, созданный в 1944 году. Первая церковь в РОА была создана по благословению Высокопреосвященнейшего митрополита Анастасия и по желанию А. А. Власова. Храм создавался при непосредственной и живой помощи Высокопреосвященнейшего Серафима, митрополита Берлинского и Германского и при помощи Братства преп. Иова Почаевского. Походный храм во имя св. апостола Андрея Первозванного находился в Дабендорфе (под Берлином), в Школе пропагандистов РОА, являвшейся основным идейно-политическим центром Движения.

В нем совершались богослужения, привлекавшие большое количество солдат и офицеров. Весной 1945 г. храм вместе со Школой был переведен в район Карлсбада. Незадолго до капитуляции, причт храма, вместе с группой солдат и офицеров, перевез церковь в Мариенбад, который вскоре был взят американскими войсками. В дальнейшем храм был перевезен в Баварию, где, в связи с создавшейся политической обстановкой, тайно сохранялся у частных лиц. Сейчас он находится в Буэнос Айресе.