Они всегда, всю жизнь отдыхали вместе - вдвоем, а потом втроем, когда подрос Игорь.
- Мужей одних на море не отпускают, - высказалась как-то раз Ольга.
Они сидели в небольшой, уютной компании, кто-то что-то спросил, и Ольга, усмехнувшись, выдала такой вот текст. Все с готовностью расхохотались. Костя - старый, проверенный друг - обнял Диму за плечи.
- Держись, старик! Ольга твоя - баба железная. А ты, если что, сбеги!
Все снова расхохотались - дурацкой шутке, так похожей на правду. Дима покраснел, взмок внезапно - жуткая духота, да и выпил в тот день немало. Баба... Вот именно баба, а ведь была когда-то премиленькой пышечкой. Ну куда ее разнесло? Женщины как-то стараются, сидят на диетах... И что это, кстати, такое - "не отпускают"? Он разве мальчик? Или ее собственность? От бессильного негодования закололо сердце: конечно, собственность, чего уж там ерепениться... Тридцать лет вместе - с последнего курса, когда все, как сговорившись, бросились жениться и выходить замуж. Бог ты мой, скоро тридцать лет... И работает в соседней лаборатории, рядом. Полный, абсолютный контроль!
Они и в этом году выбили две путевки - Костя помог: он в месткоме, но тут Ольгу свалила стенокардия. Никогда ничего не было, и вдруг на тебе стенокардия! Дима пугался, бегал по врачам, аптекам и магазинам, вечерами честно отсиживал у супружеского мятого ложа, варил борщи, крутил мясо, жарил котлеты, изо всех сил пытаясь не думать о море, стыдясь своей радости, какой-то смутной надежды.
- Придется, наверное, сдать путевки, - сказал он однажды.
- Жа-а-алко, - капризно протянула Ольга.
Мокрая прядь белокурых волос прилипла ко лбу, одутловатое лицо перекосила гримаса.
- Еще бы не жалко, - живо согласился Дима. - Но после стенокардии... - Он скорбно покачал головой. - Надо бы спросить врача.
- А то я не спрашивала, - раздраженно буркнула Ольга. - Не пускает... Ладно уж, катись один, кто его знает, что будет дальше: может, соцстраховские вообще ликвидируют!
- А ты?
- Костя обещал "Подлипки" - вообще бесплатно.
- Какие еще Подлипки?
- Здесь, под Москвой. Санаторий такой, сердечный.
- Почему же я ничего не знаю? - нахмурился Дима, стараясь скрыть бурную, неприличную радость.
- А чего трепаться заранее? Еще сглазишь.
Как удивительно, как сказочно все сошлось - молодец Костя! Ведь действительно ей нельзя, в самом деле! Это же сердце - тут шутки плохи! И сын уезжает - со своей дикой бригадой, под Вологду. Раньше мотались тайно, теперь - законно. И платят без всяких там фокусов, без поддельных накладных и "мертвых душ". Кассетник, машина - все оттуда...
- Жениться пора, а он со своими игрушками, - сердится Ольга.
- Успеет, - подмигивает сыну Дима.
- Обстирывай вас тут двоих!..
- Ну чо ты, мать? - тянет Игорь. - А если я не влюбился?
- Влюбился... - кривит губы Ольга. - Глупости! Найди хорошенькую, приличную девушку - чтоб с квартирой, - и устраивай свою жизнь. Влюбился... Скажет тоже...
Она тянет это слово с такой глубокой ненавистью, с таким презрением, что мужчины озадаченно переглядываются. Дима за спиной жены морщится, машет рукой: не спорь, не серди мать. Игорь, поправив пальцем очки, ускользает в соседнюю комнату.
- Двадцать шесть парню и - никого, - ворчит Ольга. - Весь в тебя! Где уж ему влюбиться! Схватить за шиворот - и тащить в загс...
"Как ты меня..." - хочется сказать Диме, но он, конечно, воздерживается: Ольга и без того раскалена добела, зачем напоминать то давнее, унизительное? Они и так его не забыли, оно и так стоит между ними... Интересно, а она-то любила - тогда, тридцать лет назад? Впрочем, не важно, теперь - не важно. Не всем, как видно, это дано, не все на любовь способны, а устраивать жизнь надо всем. Да и прожили они, в общем, неплохо. До встречи с Наткой даже казалось, что хорошо.
Ах, медвежонок, где ты был раньше? Там, на вершине, у могилы Волошина, сидя на горячем от солнца камне, он молил небо: "Не отними!" Приехав домой, постарался не обидеть Олю, но потерпел такое сокрушительное фиаско, что сам поразился.
- В год Чернобыля ехать в Крым... - зевнула Оля и повернулась к мужу равнодушной спиной. Но утром встревожилась, обозлилась. Вот и гремит кастрюлями...
- Я за хлебом.
- Есть еще.
- Хочется свежего.
Вырвался, слава Богу! На углу телефон - как ни странно, в исправности.
- Она вышла, позвоните позже...
Купил хлеб. Вернулся. Покосился на аппарат. Вот же он, протяни только руку! Нельзя, невозможно: в кухне отводная трубка.
- Куда, интересно, отпрыск твой подевался? - сердится Оля. - Хоть бы женился, что ли: ушел бы от нас скорее. Иди обедать! Опять уселся за рукопись? Я прямо не понимаю...
Где уж ей странное такое понять! На факультет поступила случайно, училась скверно, работает кое-как... Где уж ей понимать...
Все так же грохоча ложками-вилками, с размаху хлопая по доске ножом, Ольга резала хлеб, наливала в тарелки борщ и ворчала, ворчала. Дима поддакивал, успокаивал, смотрел на жену в изумлении, страхе: откуда у нее такая огромная, странная, такая жестокая над ними власть? Ну да, она мать и жена, но он, муж и отец, не имеет же этой власти?
- Что с тобой? Ты меня слушаешь? - крикнула Ольга, и Дима вздрогнул от неожиданности.
- Оставь в покое хоть Игоря! - взорвался он. - Сын хотя бы имеет право распоряжаться собой?
- Что значит "хотя бы"? - подняла выщипанные брови Ольга.
- Не придирайся к словам!
Ольга каменно, угрожающе замолчала. Дима смотрел на ее круглое, замкнутое лицо, гладкие, стянутые узлом волосы.
- Ты б хоть покрасилась, - сказал он в тоске.
- Еще чего! - фыркнула Ольга. - Бегать по парикмахерским!
- Можно самой, - неуверенно предложил Дима.
- Да? - иронически покосилась на него жена. - А ты говорил, седина придает благородный вид.
- Я так говорил? - смешался Дима. - Когда?
- До моря, конечно, - усмехнулась Ольга, и он встревожился: что значит "конечно"?
- Пойду пройдусь.
- Меня с собой не приглашаешь?
- Почему же...
- Ладно, это я так...
Быстрей, быстрей, пока она ни о чем не спросила, пока не передумала, не раскричалась... Только бы Натка была на месте! Он добежал до угла, набрал номер.
- Да? - с каким-то придыханием спросила Натка, и нестерпимое желание огнем охватило тело.