В этом бою отличились мотострелки и танкисты батальонов майоров Шестакова и Гаврилюка.

В ночь на 1 мая я приехал на командный пункт В. И. Чуйкова - боевого нашего соратника. Но едва утрясли мы свои дела насущные, как на КП появился начальник генерального штаба немецкой армии генерал пехоты Кребс. Он пришел, чтобы передать советскому командованию "особо важное сообщение".

Позднее мы узнали, что "Кребс передал нашему командованию сообщение о самоубийстве Гитлера, список нового имперского правительства, а также обращение Геббельса и Бормана к Советскому Верховному Главнокомандованию с предложением о временном прекращении поенных действий в Берлине с целью создания условий для ведения мирных переговоров между Германией и СССР"{27}.

Как только эти намерения гитлеровской верхушки стали известны советскому командованию, штурм Берлина усилился. В 18 часов 1 мая грохот канонады снова потряс воздух. Гвардейцы 1-й гвардейской танковой совместно с пехотой В. И. Чуйкова ринулись в последнюю атаку на Тиргартен. Навстречу им пробивались части 3-й ударной армии генерала Кузнецова и 2-й гвардейской танковой генерала Богданова. Вечером того же дня, уничтожая последние очаги сопротивления, передовые отряды четырех армий ворвались в Тиргартен. Он был завален обуглившимися деревьями, загроможден разбитыми автомашинами, перерезан траншеями, изрыт воронками от авиабомб и снарядов.

Солдаты и офицеры бросились в объятия друг друга. Какие-то считанные километры отделяли бойцов двух армий! Но с каким трудом, с какими тяжелыми потерями дались эти километры!

Судьба берлинского гарнизона была предрешена. В 6 часов 2 мая на командный пункт В. И. Чуйкова явился комендант юрода генерал Вейдлинг, а утром туда был доставлен и последний член гитлеровского правительства - Фриче. Оба руководителя согласились издать приказ о капитуляции берлинского гарнизона: "30 апреля фюрер покончил жизнь самоубийством и, таким образом, оставил нас, присягавших ему на верность, одних. По приказу фюрера мы, германские войска, должны были еще драться за Берлин, несмотря на то, что иссякли боевые запасы, и несмотря на общую обстановку, которая делает бессмысленным наше дальнейшее сопротивление.

Приказываю: немедленно прекратить сопротивление.

Вейдлинг, генерал артиллерии,

бывший командующий зоной обороны Берлина"{28}.

По всем телефонам тут же был отдан приказ армии немедленно прекратить огонь.

Город горел. Черные клубы дыма поднимались к весеннему небу. Кое-где еще слышался треск автоматных очередей, но все громче и отчетливее в постепенно наступающей тишине слышались голоса, усиленные мощными громкоговорящими установками. Это непрерывно зачитывали текст приказа о прекращении огня на русском и на немецком языках. По улицам медленно проезжали машины с офицерами штаба Чуйкова и Вейдлинга, они доводили до немецких частей приказ коменданта бывшего командующего обороной города.

Из подвалов, подземных туннелей и метро начали вылезать гитлеровские солдаты - остатки берлинского гарнизона. Худые, небритые, в грязных шинелях, они вереницами потянулись к пунктам сдачи оружия. Какой жалкий конец армии, четыре года назад победно прошедшей по многим странам Европы!

Итак, поставлена последняя точка в гигантской берлинской эпопее. Враг капитулировал. Я посмотрел на часы. Было 15 часов 2 мая 1945 года.

В тот же день мне неожиданно пришлось встретиться с генералом Вейдлингом, и встреча оживила в памяти многое.

Это было вблизи имперской канцелярии. Мимо дымившихся развалин понуро, в полном молчании, брела колонна пленных. Впереди колонны медленно вышагивала группа генералов. Мне показалось, что один из них - грузный, с воспаленными глазами, в фуражке с высокой тульей и погонами генерал-полковника - задержал свой взгляд на стоявшем танке с ромбом на башне, и в его бесцветных глазах промелькнула какая-то тень воспоминания. Генерал скользнул взглядом по рядам танкистов и, опустив голову, зашагал дальше.

- Кто этот генерал? - поинтересовался я у стоявшего рядом Соболева.

- Вейдлинг... Генерал-полковник Вейдлинг...

Эту фамилию я слышал не раз. Свою карьеру на восточном фронте Вейдлинг начал в чине подполковника. Он был одним из тех, кто командовал гитлеровскими ордами, рвавшимися к Москве со стороны Волоколамского шоссе. Вот тогда-то ему и пришлось впервые узнать силу и мужество танкистов 1-й гвардейской танковой бригады. Возможно, именно тогда Вейдлинг впервые почувствовал, что против них бессильна знаменитая немецкая формула боя "умфассен, эйншлиссен, фернихтен" охват, окружение, уничтожение.

Вторая встреча Вейдлинга с 1-й гвардейской армией произошла на Курской дуге. В то время он командовал уже дивизией, наступавшей в первом эшелоне. Напрасно "тигры" и "фердинанды", направляемые Вейдлингом, пытались таранить нашу оборону на Обояньском шоссе. Так и не сумев прорваться к Курску, они остались ржаветь на полях и дорогах грудой закопченного, бесформенного металла.

А что касается формулы "охват, окружение, уничтожение", то весь подлинный ее смысл Вейдлинг понял летом сорок четвертого, когда, будучи уже генералом, командующим 9-й армией, он угодил со своими поисками в бобруйский котел. Советские танки перерезали коммуникации 9-й армии и чуть было не захватили в плен штаб Вейдлинга. Сам он чудом вырвался из котла.

Под Берлином произошла третья, последняя и решающая встреча 1-й гвардейской танковой армии с 56-м немецким танковым корпусом Вейдлинга, входившим в состав 9-й армии. Корпус Вейдлинга был разбит советскими войсками, а его командир с остатками частей отступил в город. И вот он шагает в колонне пленных. В его военной судьбе, как в зеркале, отразилась судьба всей германской армии.

В конце дня я с Никитиным и Шалиным поехал осматривать дымившийся в руинах город. На улицах творилось невообразимое. Радость солдат и офицеров по случаю капитуляции берлинского гарнизона выплеснулась наружу и затопила все улицы. Повсюду объятия, поцелуи, смех, песни. Взвиваются разноцветные ракеты, трещат автоматные очереди - первые мирные очереди. Около танков плотное кольцо бойцов: в кругу дробный стук каблуков. Четыре долгих, кровавых года люди ждали этого часа. И вот дождались! Победа! Над рейхстагом развевается красный флаг.

На одном из перекрестков Шалин схватил меня за руку:

- Смотрите!

На фонарных столбах, склонив голову набок, болтались трупы в немецкой военной форме.

- Фольксштурмовцы, - пояснил Шалин. - Жертвы гестапо. Уклонялись от бессмысленной борьбы. И вот результат. Их повесили на видном месте для устрашения.

Самая распространенная тема тогдашних разговоров - это судьба Гитлера. Где он? Версия о том, что фюрер покончил с собой, не убеждала. Многие считали, что гитлеровское окружение выдвинуло ее, чтобы помочь ему замести следы. Уж очень многим хотелось поймать Гитлера живым и устроить над ним публичный суд. Мне не раз приходилось слышать, как бойцы предлагали всевозможные варианты казни главаря фашизма. Но сколь чудовищный способ ни предлагался, он все равно не устраивал бойцов. Казалось, что нет такой меры возмездия этому демону зла, которая могла бы удовлетворить жажду мести простых солдат.

Естественно, заговорили о фюрере и мы. И вдруг Никитин предложил: поедемте посмотрим его бункер в имперской канцелярии.

У входа нас встретил комендант имперской канцелярии полковник В. Е. Шевцов.

- Где Гитлер? Показывайте!

- Удрал, сукин сын, - сказал Шевцов. - На тот свет, правда, но все равно удрал. Только труп обгорелый остался.

По крутым лестницам спустились вниз. В нос ударил смрадный запах. Вошли в длинный коридор, свернули вправо, затем влево и оказались перед массивной дверью, похожей на дверь несгораемого сейфа.

- Вот тут он и жил! - Шевцов пропустил нас вниз.

Осмотрели все четыре комнаты, которые занимал Гитлер. Одна из них служила приемной, другие - спальней, столовой, ванной. Шевцов рассказал, что непосредственно над квартирой Гитлера лежала огромная железобетонная плита, которая делала ее совершенно неуязвимой для авиационных бомб и снарядов.