- Вот я о том и говорю. Только не умею так хорошо, как ты, нанизывать слова. А смысл тот же! - вставила Фатьма.

- Нанизывать слова тут нечего. Главное, что во многом виноваты мы сами. Пока будем сидеть молчком, никто о нас не позаботится. Не зря говорится: ребенок не заплачет - молока не получит.

С появлением цехового мастера разговор прекратился.

- Эй, девушка, - обратился он к Фирузе. - Ты опять язык распускаешь? Клянусь аллахом, когда-нибудь тебя вышвырнут с фабрики! - Потом он обернулся к женщинам: - Становись на работу! Эти разговоры не дадут вам ни хлеба, ни одежды.

Женщины молча разошлись по местам. Высыпав коконы в чаны с горячей водой, они принялись варить их. В зловонном пару начался тяжелый трудовой день

Сария никогда не знала часов и не измеряла ими своей жизни. Она привыкла вставать и ложиться по солнцу и так же работать, причем каждое дело имело свое время: были такие обязанности, которые надо было выполнить до восхода солнца, другие - когда солнце поднималось на горизонте на два человеческих роста, третьи - в полдень, когда солнце стояло над самой головой.

А здесь, на фабрике, она часто слышала разговоры о часах: восемь часов, двенадцать часов, семь часов. Много споров вокруг этих часов, происходило между хозяином и работницами, и не только вокруг часов, но даже вокруг минут.

Сегодня одна из работниц опоздала на десять минут, и мастер цеха не допустил ее к работе. Женщина пошла к хозяину.

- Барин, миленький, прости за нескромное слово, у меня грудной ребенок расхворался, из-за него я и опоздала. Прости, будь великодушен!..

Но хозяин и слушать ее не хотел.

- Если каждая из вас будет опаздывать на десять минут в день, сосчитай, во что мне это станет, - начал он подсчитывать. - Вас тут сто человек, это составит тысячу минут, а в переводе на часы - шестнадцать часов, или полтора рабочих дня. Ты как думаешь, могу я зря выбрасывать такие деньги?

Но работницы не могли равнодушно видеть слезы уволенной женщины. Наибольшее участие приняли в ней Фируза и Фатьма. Во время обеденного перерыва, когда работницы, примостившись у стены, торопливо глотали свой скудный обед, Фируза собрала группу женщин.

- Если мы смолчим, хозяин так же поступит и с нами, будет выгонять то одну, то другую. Это нельзя стерпеть! - горячо сказала она.

Уволенная женщина растрогалась.

- Клянусь аллахом, - с плачем сказала она, - и в доме ничего нет, чтобы продать. Как началась эта война, цены на рынке полезли вверх. Как же я буду жить? Помогите, голубушки. Попросите хозяина, авось смилостивится...

- Просьбами мы и довели себя до такого положения, когда с нами обращаются хуже, чем со скотиной, - с возмущением огрызнулась Фатьма.

- А что мы можем сделать? - возразила ей одна из работниц. - Не драться же с хозяином!

- А почему ему можно с нами драться? - тотчас отозвалась Фатьма, словно ждала этого возражения. - Давайте пойдем все скопом к хозяину и заявим пускай оставит ее на работе, не то все уйдем от него.

Они пошли к хозяину. Тот сидел за стойкой и щелкал на счетах.

- Ну, что вам? - спросил он при виде женщин и отодвинул счеты.

Женщины подтолкнули Фатьму.

- Говори ты! Та вышла вперед.

- Хозяин, мы просим, чтобы ты пожалел эту женщину и принял ее обратно. У нее больной ребенок...

Хозяин уставился на женщин. Затем подумал и ответил с расстановкой:

- Согласен, прощу. Но с одним условием.

По толпе женщин прошел облегченный вздох:

- Он простит! Он добрый!

- А условие какое?

- А такое, что с завтрашнего дня будете работать двенадцать часов вместо десяти.

- А жалованье как?

- Жалованье? Жалованье останется старое. Вот с утра подсчитываю и так и этак, но никак не могу свести концы с концами, - добавил хозяин.

- Хозяин, - заговорила Фируза из толпы, - разве выдержит человек двенадцать часов такой работы? И при десяти часах многие нажили себе всякие болезни. Как же мы будем работать двенадцать часов?

- Тогда придется закрыть фабрику, - решительно сказал хозяин и встал. - И всех вас рассчитать. Сами видите, во время войны содержать фабрику нелегко.

- Почему это нелегко? Война же вам на руку - цены поднялись, а жалованье наше все то же, - раздался возмущенный голос.

- Кто это там учит меня? - рассердился хозяин, оглядывая толпу. - Вот мое последнее слово: или будете работать двенадцать часов, или закрою фабрику и выставлю всех отсюда. Так что с завтрашнего дня будете приходить в восемь и уходить в половине девятого вечера. На обед даю вам полчаса. А теперь расходитесь!

Удрученные работницы стали расходиться.

- Вот и выгадали! Не дай бог такой выгоды!

- Где это наши защитницы! Тоже затеяли!

- Хозяин так зажал, что дух вон!

- Товарку хоть защитили, - сказала Фируза и положила конец сетованиям. - Это уже не мало. Если и дальше будем единодушны, увидите, не дадим увеличить рабочее время.

После этого случая Сария часто видела, как Фируза и Фатьма во время обеденного перерыва или утром, до начала работы, о чем-то тихо шептались с группой женщин.

А однажды пять женщин собрались в землянке Сарии. Сама Сария была занята во дворе, меняла воду в чанах. Войдя в землянку, она заметила, как Фируза поспешно спрятала на груди какую-то книжку.

- Спасибо, тетя Сария! Ты нам очень помогла, - сказала Фируза и, уходя, поцеловала ее.

Наутро Фируза пришла раньше всех и передала Сарии небольшую старую подстилку, что-то вроде паласа.

- Постели у себя, - заботливо сказала она. - В землянке сыро, а ты и без того сильно кашляешь.

И в самом деле Сария продолжала кашлять кровью. Как-то после работы Фируза навестила се. Видя, что Сария вся в огне, она заботливо уложила ее на палас.

- Я останусь сегодня с тобой, тетя Сария, - сказала она. Затем, сев рядом с больной, спросила: - У тебя в городе из близких никого нет?

Сария рассказала ей о своей жизни и закончила:

- Гюльназ была года на три моложе тебя. Где теперь моя доченька? Что с ней случилось?

Фируза вытерла слезы.

- И Гюльназ не одна такая, и ты не одна, тетушка! - с горечью сказала она. - В таком положении все трудящиеся женщины Ирана.

И Фируза рассказала, что родилась она в Реште; когда ей было семь лет, отец вместе с семьей переселился в Эхваз и поступил на южные нефтяные промыслы. Ей было пятнадцать лет, когда отец заболел тропической малярией и умер.

- Мы остались на улице, - продолжала она. - Пришлось уходить из Эхваза. Кое-как добрались до Керманшаха. Мать моя была большая мастерица - вязала, шила, ткала ковры. Здесь мать поступила на ковроткацкую фабрику. Там мы и встретились с Фатьмой. Как-то загорелся на фабрике склад с пряжей. Мать моя сгорела там заживо. После этого мы вместе с Фатьмой ушли из Керманшаха, - у этой бедняжки тоже никого нет на свете, - и вот устроились в Тегеране. Вдвоем снимаем лачужку за восемь туманов в месяц. И жизнь наша вся перед твоими глазами.

Забыв о своем горе, Сария начала утешать ее.

- Не унывай, дочка! Ты молода; может быть, еще доживешь до светлых дней.

Но Фируза задумалась о другом. Она хотела отыскать дочь этой несчастной женщины.

- Так как звали ту женщину, которая увела Гюльназ? - спросила Фируза. Саадат-ханум, ты сказала? Я порасспрошу кое у кого. Авось найдем.

- Если сделаешь это благое дело, до конца дней буду благословлять тебя! - сквозь слезы воскликнула Сария.

Фируза дождалась, пока больная уснула, затем ушла. Но Сария уже больше не вставала. Фируза, Фатьма и другие работницы часто навещали ее, приносили ей что-нибудь поесть.

На шестой день болезни, как всегда, в обеденный перерыв к Сарии зашла опечаленная Фируза.

- Плохи наши дела, тетя Сария! - сказала она. - С завтрашнего дня хозяин закрывает фабрику. Большой, говорит, налог назначили, не может уплатить. Да и с русскими, говорит, война будет... Всем нам дает расчет.