Белый мотылек, что оторвался от ольхового листка, подлетел к котенку и принялся кувыркаться через голову, кружить над ним. Наверное, в друзья ему набивался. Пытался помочь, ухватить за рыжие усики и вытащить из воды.

Так уж заведено на белом свете: сильному да здоровому, богатому да красивому все в друзья набиваются, помочь стараются, особенно если ты сам сложа руки не сидишь. Так и здесь. Удивил, насмешил котенок реку и небо, воду и солнце, и они ему навстречу пошли. И перед всем уже белым светом сейчас выкаблучивались скользуны, концерт ладили.

Трое из них, то ли самые сильные и ловкие, как русская тройка - коренник и две пристяжные, - шли впереди всех. И в самом деле были похожи на лошадей, орловских или каких-то еще рысаков, что летят над просторами земли, грызут удила и рвут гужи. Речка расступалась, выходила из берегов от их богатырского галопа, так они выкладывались, тянули котенка, направляли к спасительному берегу. Вели, прокладывали дорогу, чтобы как можно быстрее вызволить его из воды. За этими тремя по их уже следу табунились остальные, сбивали волну и умеряли течение, прорезали в водной глади дорогу котенку к берегу, зеленой земной тверди.

Но берег тот, хотя и видимый, крутой был. Трава на нем росла высокая. И до солнца было далеко. А у котенка лапки слабенькие, коготки еще только прорезались. Какие у новорожденных котят когти? Намек только. Одно название.

Берег навис над котенком черным материком. Скользуны исчезли, потому что под берегом стояла тень. Солнце скрыли кроны деревьев. А скользуны в тени на коньках кататься не любят и никого не спасают. Зачем же силы тратить, когда этого никто не видит? Без зрителей, в тени скользуны только точат свои коньки, вжик-вжик об осоку. И снова поскорее на солнышко. Возле котенка у берега никого уже не было. Сгинули разом и друзья: не такое уж великое чудо, смотреть, как котики богу душу отдают. Один только мотылек, душа белая, трепещущая, остался ему верен. Но какая корысть и помощь где и кому была от мотылька?

Надеяться котенку больше не на кого было. И напрасно задирал он в небо рудую свою голову, терся белой манишкой шеи о прибрежный, вскипевший солью торф. Только грязи набрался да глаза запорошил. И утягивало его уже к себе темное, трясинистое и глинистое дно. Может, он тихо и неприметно пошел бы на то успокоительное дно. Но больно резануло по глазам неотпавшим прошлогодним листом камыша. Котенок невольно взмахнул лапой, хотел оберечься от того листа. Только лапа его поднялась и не смогла справиться, мгновение-другое лежала на листе, как рука в руке.

Тот сухой листок камыша попридержал котенка, дал ему возможность перевести дыхание. И дыханием своим, только обозначившимся ртом и языком он прижался к сухому мертвому листу. Потерся о него усиком. И словно что-то шепнул ему на ус сухой, отмерший уже лист камыша. Может, и недоброе, потому что котенок вцепился в него зубами. Лист сразу и отпал. Но котенок был уже под камышиной, что, словно свечечка, вытыркалась из воды при береге. Ощеперил ее всеми четырьмя лапами, обсосал - от воды и до самого верха, насколько хватило шеи. Нашел прилипшую к камышине то ли ракушку, то ли улитку. Сам не знал, что это такое. Захрустел той ракушкой-улиткой. Нет, ничего, посоливши, есть можно, хоть он и не француз, но съедобно.

Добыл еще одну ракушку, уже под водой. И тоже съел, не до переборов, все переварится в животе. Снова припал к камышине мордочкой, начал сосать ее. Может, где-то случайно и прокусил, потому что почувствовал, будто от матери, молочный дух. Сосал, пока не обманул себя, пока не показалось ему - сыт, наелся.

Когда он почувствовал это, снова посмотрел на небо, что-то промурлыкал, молвил небу. И, словно согрешив, нашкодив, прижал к голове уши, ощерил зубы и где лапами, где помогая себе зубами, стал карабкаться по камышине вверх. Взбираться с такой яростью и бешенством, словно ничего больше кошачьего в нем не осталось. Одна только злость, одна одержимость. Гнал из себя электричество, и то электричество избавляло его от веса и поднимало, держало на шаткой камышине. В ярости он уже и забыл, что это он делает и зачем. Был устремлен только к одному - вверх. Ввысь ушами, ртом - каждой шерстинкой.

И котенок взобрался на самый верх камышины, заполз под самую ее маковку, метельчатый и мягкий камышиный хвост. Хвост, как ни чудно, у растения, оказывается, не сзади, как у кота, а впереди, на голове.

Хвостик тот приласкал котенка, погладил по головке и усикам. Котенку это пришлось по вкусу, хотя дорога его была закончена. Никуда, ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз, дороги у него больше не было. Попал как рыба в невод. Впереди только солнечное чистое небо, внизу вода. И направо - вода, и налево - вода.

Сама камышина стояла в воде, не достигая берега. Можно было попробовать спрыгнуть с нее на землю, что видел он краем левого глаза. Но как тут прыгнешь, когда камышина качается между небом и солнцем, водой и землей? И котенок на той шаткой камышине - как паук на паутине.

Он зажмурил глаза, которые только что обрел. И неизвестно, зачем? Чтобы умереть зрячим? А камышина качалась, шептала что-то свое камышиное и обломилась как раз, видимо, на том месте, где котенок прокусил ее. Не выпуская из лап камышину, котенок с зажмуренными глазами куда-то полетел. Показалось, что снова в воду. И это было похоже на правду. Немножечко, совсем чуть-чуть не дотянул он до берега. Но тут подоспел мотылек, круживший над ним еще на воде, уцепился лапками за шерстинку. Запорхал, запомахивал из последнего крылышками и на взмах своих белых крыльев приблизил его к берегу. Но о мотыльке, о том, что он теперь породнен не только с камышиной, обязан жизнью и мотыльку, котенок на ту минуту ничего не знал. Вместе с камышиной грохнулся оземь. Обземлячился.

Мягкая, мягкая материнская земля, но и твердая. На кошачий даже бок и вкус.

III

Хотите верьте, хотите - проверьте. Но вот так котенок стал новым жителем матери-земли. В нашей самостоятельной суверенной стране стало на одного гражданина больше. И где-то эти два события - подаренная нам самостоятельность и появление на свет нового гражданина - совпали во времени. Только этому последнему не стоит искать каких бы то ни было документальных подтверждений. Свидетельство о рождении и гражданстве котятам на руки или лапы не выдают. Дискриминация, конечно, а может, и более того - скрытый геноцид.