Мы свое приволье.

Обещать и не дать

Уж теперь не могут,

Не то нам, мужикам,

Рученьки помогут...

- Тсс!.. Тсс!.. Разошлись, дьяволы! Забыли про Третье отделение!..

- Пропадем мы, братцы! Ей-богу, пропадем!

Аплодисменты, песни, споры, стихи...

Александр, растерянный, оглушенный всем этим гамом, оглядывался. Ему хотелось найти хозяев квартиры, но это было нелегко. Старый деревянный дом, казалось, плавал по бурному морю, как корабль, набитый шумными и беспокойными пассажирами.

Три комнаты, которые занимали у вдовы-чиновницы братья Дремины и два их товарища - студент четвертого курса Военно-медицинской академии Алпатов и ученик Академии художеств Тривратский, - ходуном ходили. В одном углу самозабвенно играли на гребешках, в другом - решали мировые вопросы, в третьем - пели "Гаудеамус игитур". Сейчас же за прихожей открылась комната, где был стол, покрытый несвежей скатертью. На столе стояли уже опорожненные штофы и полуштофы и тарелки с остатками селедки, огурцов, колбасы. Угощение было, как видно, самое скромное, все делалось в складчину, и Александр, вспомнив об этом обычае, покраснел: он не захватил с собой даже бутылки вина. Не до того ему было, чтобы помнить о неписаных правилах студенческой "коммуны", как называли свое жилье Дремины. Впрочем, злые университетские насмешники, когда заходил разговор о системе этого житья в складчину, ехидно замечали: "Знаем, знаем вашу "коммуну" нанимаете на общие деньги одну кухарку, вот и вся ваша "коммуна"!" Для братьев Дреминых это было самой невыносимой обидой. Старший однажды даже наговорил дерзостей ядовитому насмешнику.

Сегодня, как, впрочем, почти всегда, беспорядок в "коммуне" был страшенный. Доски, положенные на чурбаки, превратились в скамьи. По углам были свалены кое-как вороха книг. С полки над столом скалился желтый череп, а на окне рядом с огрызками французской булки валялся старый сапог. По всем скамьям и кроватям горой были навалены шинели и шубы гостей.

Александр кое-как протиснулся во вторую комнату. Там танцевали под разбитое фортепьяно, на котором лихо играл польку знакомый Есипову студент-филолог. "Танцзал" освещался десятком свечей, воткнутых в медные шандалы или просто прилепленных куда попало: на подоконник, на книжную полку, даже на пол.

В этом зале у танцующих не было ни пышных туалетов, ни белых перчаток, ни лаковых башмаков. Почти все дамы были в черных суконных платьях, закрытых до самого горла, с длинными рукавами и единственным украшением в виде белых рукавчиков или воротничков. Александр успел заметить удивительно красивую блондинку с модной прической. Блондинка отплясывала польку с длинным и тощим Алпатовым так азартно, что из прически выбилась широкая золотая прядь и била ее по разгоревшемуся лицу.

- Александр, дружище, приглашай дам! - заорал, увидев его, Алпатов.

Александр кивнул, все еще глядя на его даму, и тут наконец столкнулся с младшим Дреминым, своим закадычным другом. Павел был на два года старше Александра, но казался моложе, до того детское и румяное было у него лицо, с круглыми светлыми глазами удивительной чистоты и открытости. Завидев Александра, он так и просиял:

- А я уж думал, не придешь. Думал, отец не пустил тебя, увез к своим комильфотным! Уж я тебя ждал, ждал...

- Паша, я порвал с отцом. Ушел из дома. Окончательно. Навсегда, сквозь зубы сказал Александр.

- Ну и отлично! И замечательно! Давно пора! - воскликнул Павел, обнимая друга и с сочувствием заглядывая ему в лицо. - Останешься, конечно, у нас? Я сам скажу обо всем Михаилу и остальным, можешь ни о чем не беспокоиться.

И он потянул из-под руки Александра баульчик, который тот продолжал прижимать к себе. Видно было, что Павел ужасно рад: друг будет теперь с ним неразлучно. Александр почувствовал это, и его обдало теплом.

- Коли бы ты знал, какой гость у нас нынче! - торопливо заговорил Павел, кивая на закрытую дверь третьей комнаты, которая принадлежала Тривратскому и гордо именовалась "студией". - Вот это сюрприз так сюрприз! Настоящий новогодний!

- Что за сюрприз? - рассеянно спросил Александр.

Павел хотел объяснить, но в этот миг дверь "студии" приотворилась, из нее показались крупная голова и широкие плечи старшего Дремина.

- А, это вы тут галдите? - нелюбезно сказал Михаил. - Или входите к нам, или я дверь запру. А то от этой проклятущей польки в ушах звенит. Ни черта не слыхать, что люди говорят.

Оба друга поторопились войти в "студию", и Михаил крепко-накрепко затворил за ними дверь. Венская полька вмиг погасла, будто задунутый кем-то огонь.

"Студия" в этот вечер была гола и неприглядна. Из нее вынесли все стулья и этюды Тривратского. Оставались только приставленные к стенам подрамники да стол, на котором горела лампа под зеленым абажуром. Александр, едва войдя, тотчас заметил незнакомую пару - очень красивого юношу, сухощавого и стройного, с живыми блестящими глазами на смугло-румяном лице южанина, и девушку, тоненькую, стриженую и темноволосую, в черном, перетянутом кожаным пояском платьице, удивительно напоминающем подрясник послушника.

Выражение лица юноши было немножко насмешливое и самоуверенное, как будто этот молодой человек многое повидал на белом свете, многое понял и уже знает себе настоящую цену. Одет он был в поношенный сюртук, сильно выгоревший под неведомым солнцем, и грубые сапоги. Александр заметил, что и руки у нового гостя не холеные, а загорелые и обветренные, видимо привыкшие что-то работать. Вместе с тем молодой Есипов сразу почувствовал, что гость вполне светский человек и привык вращаться в хорошем обществе.

Глаза девушки, синевато-серые, как река в студеный день, были прикованы к юноше и выражали такую всепоглощающую преданность, такой восторг, что у Александра мгновенный холодок побежал по спине и где-то глубоко метнулась мысль: "Ах, кабы мне такую любовь!"

О такой любви Александр втайне мечтал уже давно, с тех самых пор, как начал читать Жорж Санд и Тургенева. Но барышни, которых он встречал в светских гостиных, казались ему пустыми и неумными, а девушек, бывавших в "коммуне", он немного побаивался - уж слишком смело они себя держали и разговаривали только о "высоких материях". Одно время ему казалось, что он влюблен в свою кузину Долли Тыртову, грациозную и хорошенькую, но вскоре понял, что для Долли он смешной, претенциозный мальчишка, и только. И погасла эта влюбленность, так и не разгоревшись. Но страсть, любовь, влюбленные - все это продолжало тревожить и занимать Александра.

5. ЗАМОРСКИЙ ГОСТЬ

Новая пара была центром внимания всех остальных в комнате. Здесь был талантливый хозяин "студии" - Сергей Тривратский, чахоточный и сутулый, всегда увлеченный чем-то новым, два знакомых студента-медика, прозванные "мухами" за то, что носили на фуражках три буквы - М.Х.А., - означающие: "Медико-хирургическая академия", и сам Михаил Дремин, взлохмаченный, неряшливый с виду гигант, первый силач среди медиков, который мог и подкову согнуть одной рукой, и перекреститься двухпудовой гирей. За Михаилом шла слава "нигилиста" и неисправимого циника и насмешника, но Александр знал, что на самом деле он нежный брат и сын и вообще добряк.

Нагнувшись к лампе, новый гость что-то быстро набрасывал карандашом в небольшом альбомчике, в то время как остальные вытягивали шеи и теснились ближе к столу.

- Вон там, в горах, - говорил гость, - я жил в этаком вот сельском домике - белом, с зелеными ставнями. Климат благодатный, земля плодородная. Но, сказать вам по правде, господа, - тут гость выпрямился и оглядел столпившихся кругом, - сказать вам по правде, я предпочел бы для нашей цели не легкие земли, а такие, как например, в Сицилии. Камень, сушь или гнилое болото. Чтоб человек мог упражнять свою волю, доказать свое упорство, пригодность к любой борьбе.

Александр встрепенулся и с особенным интересом посмотрел на гостя. Слова "упорство и воля" немедленно нашли в нем отклик.