- Одних зайцев постреливаю, и то ежели шальной к самому дому подбежит, - сказал староста. И действительно, на столе было только заячье жаркое, самая грубая еда. Но гости ели, потому что проголодались.
Говорили о лошадях. Генриху вспомнилась его первая встреча с Виппо в немецкой корчме, на границе Каринтии. Он взглянул на верного старого друга, и грустно ему стало. Тогда, в корчме, Виппо показался ему могучим воином: рост богатырский, молодец молодцом! Все его слушались, и вид у него был такой воинственный, что Генрих даже подумал, не разбойник ли это поджидает его в корчме. А теперь Генрих смотрел и глазам своим не верил. Как Виппо изменился! Куда девалась прежняя осанка, огненный взгляд? Виппо сидел за столом, в углу. Он сильно отяжелел и ссутулился, лицо обрюзгло, растрепанная борода падала на грудь седыми, черными и рыжими космами. Глаза под набрякшими красными веками стали как щелки; разговаривая, он поднимал вверх руки со скрюченными пальцами. Правильно говорить по-польски он так и не научился, до сих пор слышался в его речи не то франконский, не то какой-то иной выговор. Только нос, все больше загибавшийся книзу, делал его похожим на сильную хищную птицу, и порой, когда упоминали о ценах на лошадей, в глазах вспыхивали искорки.
Староста пошел присмотреть, как связывают лошадей. Генрих и Виппо остались одни в тесной, дымной горнице. Генрих смотрел на огонь в очаге, Виппо сидел, облокотясь на стол и сгорбившись, как глубокий старик.
- Послушай, - вдруг сказал Генрих, - куда девался Бруно?
Виппо кашлянул и смущенно заморгал, - видно, не сразу понял, о ком речь.
- Бруно?
- Ну да, Бруно. Ты что, Бруно не помнишь? Он у цыган лошадей принял и в Зеленый Дуб погнал, когда ты с нами в Осиек отправился. Помнишь?
- Ах, да, - словно просыпаясь, сказал Виппо. - Бруно. Славный был парень. Но когда я вернулся из Италии, куда ездил с вашей милостью, Бруно уже не было в моем замке. Забрал он всех моих лошадей и удрал в Венгрию. Там его и убили. А мне только десять лошадок вернули.
Виппо говорил как сквозь сон, медленно и тягуче, - казалось, он с трудом вспоминает те далекие времена.
- Давно это было, - сказал Генрих. - С тех пор ты сильно изменился, Виппо.
- Ох, правда! - ответил Виппо. - Тогда я был рыцарем, замки у меня были, сам Барбаросса у меня гостил. А теперь кто я? Старый еврей.
- Как же это получилось?
- Сам не знаю. Приехал тот человек, у которого я десять лет замки арендовал, потом и другие из Святой земли вернулись. Еще подали жалобу кесарю, что я не хочу отдавать замков. Пришлось отдать, и не стало замков.
- Вот как! Выходит, замки были не твои?
- Разве у еврея может быть замок? Имеешь домишко, и на том спасибо...
- Так чего ж ты впутался в это дело?
- А дело было неплохое, очень даже хорошее дело. Со времен святого Бернара не попадалось мне такое выгодное дело, как эти замки. И Гедали там жил у меня, и его семья... И все считали меня рыцарем.
- Ха, ха, ха! - засмеялся Генрих. - А помнишь, как тебя в Осиеке монах узнал?
Виппо вздохнул.
- А потом еще просил у меня прощения.
Оба улыбнулись.
- Ну, а зачем ты сюда приехал? Только состарился здесь, а добра не нажил.
- Добра не нажил? Что ж, зато живу. Каждому человеку надо как-то жить. Вот и привела меня судьба на Вислу...
- А на Рейн тебя не тянет? Не хочешь на родину?
- На родину? Что это значит - на родину? Где моя родина? Мне лучше всего здесь, в моей "вилле", на виноградниках, которые я сам велел посадить. Гедали все меня уговаривал: "Уезжай, мол, и ты, Виппо, из этого поганого края". И Пуру хотел дать мне в жены, а я крепко ее любил, эту Пуру. Но я ему сказал: "Эх, Гедали, и в других краях не лучше, и там, если еврейка войдет в храм, ее побьют камнями. Так заведено повсюду. Храм не для евреев".
Генрих молча слушал и дивился, что речи Виппо его не волнуют. Неужто так скоро все забылось? А Виппо продолжал, словно причитая над покойником.
- "А ты думаешь, - сказал я Гедали, - легко было князю, когда он приказал нашу Юдку побить камнями? Думаешь, не плакал он потом, не заперся в своих покоях? Думаешь, он ел, пил, веселился? Но князь в себе не волен, князю судьба назначила делать, что положено и что ему господь бог велит. Нет у него своей воли, а должен он подчиняться воле божьей и законам божьим. Князь есть князь. И ежели господь бог прикажет ему убить родных братьев, он должен их убить".
Генрих отвернулся от огня, бросил быстрый взгляд на Виппо. Но тот прикрыл глаза и начал раскачиваться, как на молитве.
- Виппо, - шепнул Генрих, желая пробудить его.
- "Я остаюсь, - сказал я Гедали, - остаюсь здесь, потому что мой князь - великий князь. А слуге, который служит великому князю, тоже честь немалая. Я для князя обо всем позабочусь, похлопочу, а он меня поведет к славе. Вот Урия сражался за Давида, даром что царь забрал у него жену; сражался и победил врагов Давидовых, и славен стал в памяти людской, хотя ненавидел Давида за несправедливость".
- Ты веришь в меня? - спросил Генрих.
- Верю и всегда верил, - ответил Виппо уже обычным своим голосом. - А для кого я трудился? Для кого копил серебро и монеты менял? Меха собирал, лошадей растил, красные щиты готовил? Для себя? Нет, не для себя, а для князя. Потому что я знал - так надо, и теперь опять надо это делать. Кесарь думает, что он тут правит, но правит не он. И ежели бы тогда Болеслав поднатужился, еще неизвестно, что бы теперь здесь было...
- Послушай, Виппо, а если мне это не удастся?
- Может быть, и не удастся. Ведь нынче каждый в свою сторону тянет, все вразброд пошло, глядишь, и у нас разведется видимо-невидимо этих престолов, княжеств, земель... А тебя, князь, никто здесь не понимает. Разве Герхо, но этого мало. Говорек задирает нос, а князь Казимир... Князю Казимиру и в Вислице хорошо, человек он, конечно, хозяйственный, но нет у него великих замыслов. Он-то не доставал корону из гроба Щедрого...
- Что толку в этой короне? Надо иметь силу надеть ее.
- Да, князь, может быть, и не удастся. Но все равно пора начинать, сказал Виппо и сразу умолк, будто испугавшись собственных слов. Но Генрих выслушал их равнодушно, - он и сам давно это знает, ничего нового старик ему не сообщил. Под окном хибарки топали лошади, фыркали и терлись друг о дружку боками. Лошадей у него достаточно, рыцарей тоже, и обучены они по всем правилам иерусалимской ратной науки. Князь, не отрываясь, смотрел на огонь в очаге, - казалось, он засыпает.
- Пора начинать, - повторил Виппо.
- Сам знаю, Виппо, - молвил Генрих и, резко поднявшись, распахнул двери. В туманном осеннем воздухе темнели крупы лошадей, за ними виднелся одетый в золото лес вокруг хибарки. Марек громко бранил работников-пруссов.
- Тамплиеры подговаривают меня идти на пруссов, - сказал Генрих, стоя в дверях и потягиваясь. - Слишком много меду я выпил! - прибавил он вдруг.
- На пруссов? А зачем это им?
- Распространять веру христианскую.
- И пригнать еще невольников, чтоб землю им обрабатывали. Богатства им захотелось.
- Может, и так, - сказал Генрих. - Но предлог хороший.
- Только предлог. Иначе они бы и шагу не сделали.
- Я тоже хотел бы окрестить пруссов.
- Ох, князь! Сперва надо бы окрестить самих тамплиеров!
Генрих испытующе взглянул на Виппо, но тот снова прикрыл глаза.
- Что-то нынче ты разговорился! - заметил Генрих, отворачиваясь к дверям.
- Если старый еврей тебе это не скажет, так кто же скажет"?
- А разве обязательно надо об этом говорить?
- Иной раз надо, князь, особенно вот в такой глуши, когда вокруг одни лошади.
- Благодарю тебя, Виппо, ты мой друг.
- Я - слуга.
- Но если я потерплю неудачу...
- Мне уже ничего не надо от жизни.
- Состарился ты.
- Да и ты, князь, тоже состарился. Только мир всегда молод.
- Состарится и он.