— Это делает вам честь, Номер Двадцать Восьмой, — заметил джентльмен в очках. — Я ждал этого от вас. Не хотите ли вы еще что-нибудь сказать?

— Сэр! Есть одна молодая женщина, вступившая на дурной путь, которую я пытался спасти, сэр, но это мне не удалось, — продолжал мистер Литтимер, слегка приподнимая брови, но по-прежнему не поднимая глаз. — Я прошу джентльмена, если он может и будет столь любезен, передать этой молодой женщине, что я прощаю ей вину ее передо мной и призываю ее раскаяться…

— Не сомневаюсь, Номер Двадцать Восьмой, джентльмен, к которому вы взываете, глубоко чувствует то, что вам удалось так хорошо выразить, и все мы должны это почувствовать, — сказал в заключение джентльмен в очках. — Мы вас больше не задерживаем.

— Благодарю вас, сэр, — сказал мистер Литтимер. — Позвольте пожелать вам, джентльмены, доброго здравия. Надеюсь, вы вместе с вашими близкими узрите свои прегрешения и исправитесь!

С этими словами Номер Двадцать Восьмой удалился, обменявшись взглядом с Урией. Похоже было на то, что они нашли способ сообщаться между собой и знали друг друга. А когда за мистером Литтимером захлопнулась дверь камеры, вокруг меня зашептались о том, что это человек весьма респектабельный и этот случай заслуживает всяческого внимания.

— Ну, а вы, Номер Двадцать Седьмой, скажите, что мы для вас можем сделать? — заговорил мистер Крикл, выдвигая на опустевшую сцену своего фаворита. — Говорите!

— Смиренно прошу вас, сэр, разрешите мне еще написать матери, — сказал Урия, тряхнув гнусной головой.

— Это разрешение, конечно, будет дано, — вымолвил мистер Крикл.

— Как я вам благодарен, сэр! Я так беспокоюсь о моей матери. Боюсь, она не спасется. Кто-то неосторожно спросил:

— От кого?

На него зашикали. Все были явно возмущены.

— За гробом, сэр, — извиваясь, ответил Урия. — Мне хотелось бы, чтобы у моей матери было такое же душевное состояние, как у меня. Если бы я сюда не попал, я не был бы в таком состоянии. Я хочу, чтобы сюда попала и моя мать. Какое счастье для каждого попасть сюда!

Это пожелание доставило джентльменам превеликое удовольствие — большее удовольствие, чем все, что здесь до сей поры происходило.

— Прежде чем я здесь очутился, — продолжал Урия, искоса бросая на нас взгляд, способный испепелить весь мир, в котором мы жили, — я вел себя как человек безрассудный. Но теперь я осознал свое безрассудство. В мире много греха. И моя мать тоже повинна в грехе. Всюду один только грех — всюду, но не здесь.

— Значит, вы совсем изменились? — осведомился мистер Крикл.

— О господи! Да, сэр! — воскликнул обращенный, подававшим столь большие надежды.

— А если вы выйдете отсюда, вы снова не собьетесь с пути? — спросил кто-то.

— О го…споди! Нет, сэр!

— Это очень приятно слышать, — сказал мистер Крикл. — Вы поздоровались, Номер Двадцать Седьмой, с мистером Копперфилдом. Может быть, вы хотите ему что-нибудь сказать?

— Вы знали меня, мистер Копперфилд, задолго до того, как я сюда попал и здесь изменился, — обратился ко мне Урия и поглядел на меня так, что более мерзкого выражения лица мне же приходилось ни у кого видеть, даже у него. — Вы меня знали, когда, несмотря на свои безрассудства, я был смиренным с гордецами и кротким с людьми необузданными. Необузданны были вы, мистер Копперфилд. Помните, однажды вы дали мне пощечину?

Сострадание у всех на лицах. Кто-то бросает на меня негодующий взгляд.

— Но я прощаю вам, мистер Копперфилд, — продолжал Урия, кощунственно и чудовищно сравнивая себя, всепрощающего, с Тем, имя которого я не буду здесь называть. [46 ] — Я всем прощаю. Не к лицу мне быть злопамятным. Я прощаю вам и надеюсь, что в будущем вы обуздаете свои страсти. Надеюсь, что раскается и мистер У., и мисс У., и все остальные из этой греховной компании. Вас постигло несчастье, надеюсь, это пойдет вам на пользу. Но лучше, если вы попадете сюда. И для мистера У. и для мисс У. будет лучше, если они попадут сюда. Я от души желаю вам, мистер Копперфилд, и всем вам, джентльмены, очутиться здесь. Когда я думаю о своем прошлом безумии и о теперешнем своем состоянии, я уверен, это будет самое для вас лучшее. Как мне жаль всех, кто еще не попал сюда!

Под шум одобрительных возгласов он проскользнул в свою камеру, и мы с Трэдлсом почувствовали великое облегчение, когда за ним заперли дверь.

Это раскаяние было весьма примечательно, что и побудило меня спросить, за какие преступления осуждены эти два человека. Но, несомненно, этот вопрос интересовал джентльменов меньше всего. Тогда я обратился к одному из двух сторожей; по их лицам я заключил, что они прекрасно понимают, чего стоит вся эта болтовня.

— Вам известно, какое преступление было последним «безрассудством» Номера Двадцать Седьмого? — спросил я сторожа, когда мы шли по коридору.

Он ответил, что какое-то преступление, связанное с банком.

— Мошенничество?

— Да, сэр. Мошенничество, подлог и участие в шайке. Он был не один. Это он подбил остальных. Злоумышление на большую сумму. Приговор — каторжные работы пожизненно. Номер Двадцать Седьмой — продувная бестия, он чуть-чуть было не выкрутился, а все-таки не вышло. Банку удалось схватить его за хвост… но это было нелегко.

— А вы что-нибудь знаете о преступлении Номера Двадцать Восьмого?

— Номер Двадцать Восьмой… — начал шепотом сторож, пока мы шли по коридору, и поглядел через плечо назад, боясь, не услышит ли Крикл и компания, как он непозволительно отзывается об этих непорочных созданиях. — Номер Двадцать Восьмой — он тоже приговорен к каторжным работам пожизненно — поступил на службу к молодому человеку и накануне отъезда за границу ограбил его на двести пятьдесят фунтов. Я хорошо помню это дело, потому что преступника задержала карлица.

— Кто?

— Крошечная женщина. Забыл ее фамилию.

— Не Моучер ли?

— Вот-вот! Он улизнул и собирался отправиться в Америку. Он был в белокуром парике и с баками, право же, вам никогда не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь так менялся. Но в Саутгемптоне крошечная женщина встретила его на улице, сразу узнала, бросилась ему под ноги, он упал, а она вцепилась в него прямо как смерть!