Такой молодой человек! -- покачал он головой, пристально глядя на меня своими маслеными глупыми голубыми глазами. -- Явилось ли это следствием какой-нибудь болезни?-- осведомился он без малейшего оттенка сочувствия, словно, по его мнению, я получил то, чего заслуживал.

-- Да, болезнь,-- согласился я небрежным тоном, видимо удивившим его.

Но цель моя была достигнута: ему пришлось повысить голос, чтобы рассказать мне всю историю. Не имеет смысла передавать здесь его версию. Все это произошло около двух месяцев назад, но он до сих пор находился под впечатлением случившегося и столько об этом думал, что в голове у него все перепуталось.

-- Что бы вы сказали, если бы такая история произошла на вашем собственном судне? Я плаваю на "Сефоре" уже пятнадцать лет. Я-- старый шкипер.

Он был сильно расстроен. Быть может, я бы и посочувствовал ему, если бы перед моими глазами не стоял все время тайный мой сообщник, словно он был моим вторым "я". Он сидел там, за перегородкой, и какие-нибудь четыре-пять футов отделяли его от нас. Я вежливо глядел на капитана Арчболда (если такова его фамилия), но видел перед собой другого, в серой пижаме, сидящего на низком стуле, со сдвинутыми босыми ногами и скрещенными руками, и каждое слово, сказанное нами, проникало в его темную голову, опущенную на грудь.

-- Я плаваю уже тридцать семь лет, но никогда не слыхивал о подобном происшествии на английском судне. И это случилось на моем корабле! И жена на борту!

Я едва его слушал.

-- Не думаете ли вы,-- начал я,-- что сильный удар волны, перекинувшейся, как вы сказали, в тот момент через борт, мог убить этого человека? Я видел однажды человека, убитого волной; она сломала ему шею.

-- Бог мой! -- воскликнул он, впиваясь в меня своими маслеными голубыми глазами.-- - Волна! Человек, убитый волной, не может иметь такой вид.

Он был буквально скандализован моим предположением. И когда я менее всего ожидал с его стороны чего-нибудь оригинального, он придвинулся ко мне и так неожиданно высунул язык, что я невольно отпрянул.

Нарушив столь живописным образом мое спокойствие, он глубокомысленно кивнул головой. Если бы я видел это лицо, заверил он меня, я не забыл бы его до конца своей жизни. Волнение было настолько сильно, что они не могли устроить мертвецу подобающие похороны. На рассвете они отнесли труп на корму и прикрыли ему лицо куском флагдука; он прочел короткую молитву, а потом тело бросили, как оно было-- в резиновом пальто и высоких сапогах, -- во вздымающиеся валы, готовые каждую секунду поглотить и самый корабль и обезумевших людей на борту.

-- Вас спас этот зарифленный фок,-- вставил я.

-- То был перст божий! -- с жаром воскликнул он. -- Я твердо верю, что только по милости божьей он выдержал этот шквал.

-- Когда вы его ставили... -- начал я.

-- Бог вразумил меня,-- перебил он.-- Я не стыжусь вам признаться, что я едва осмелился отдать приказание. Казалось, его сейчас же сорвет, а с ним исчезла бы наша последняя надежда.

Он все еще находился под впечатлением этого шторма. Я дал ему выговориться, потом сказал небрежно, словно возвращаясь к менее серьезной теме:

-- Я полагаю, вы желаете выдать береговым властям своего помощника?

Да, он хотел предать его в руки правосудия. Его тупое упорство в этом пункте казалось чем-то непонятным и немного жутким, таинственным. И он беспокоился, как бы его не заподозрили "в потворстве подобным деяниям". Тридцать семь добродетельных лет на море, из них двадцать лет безупречного командования, а последние пятнадцать на "Сефоре", казалось, наложили на него какие-то жестокие обязательства.

-- Знаете ли, -- продолжал он, стыдливо копаясь в своих чувствах,-ведь не я назначил этого малого. Его родственники вели какие-то дела с моими хозяевами, и я отчасти вынужден был его взять. Он очень красивый парень, очень воспитанный, но мне он почему-то никогда не нравился. Я -- человек простой. Он как-то не подходил к типу старшего помощника на таком судне, как "Сефора".

Я был до такой степени связан мыслями и чувствами с тайным обитателем моей каюты, что готов был принять замечание на свой счет. Я чувствовал себя так, словно мне самому дали понять, что я не гожусь на пост старшего помощника на таком судне, как "Сефора". И лично я нисколько в этом не сомневался.

-- Совсем не тот тип человека, -- настаивал он, не спуская с меня глаз.

Я вежливо улыбнулся. . Казалось, он был на секунду сбит с толку.

-- Вероятно, мне придется доложить о самоубийстве.

-- Прошу прощения, я не расслышал.

-- Само-убийство! Вот что мне придется написать своим хозяевам, как только я сойду на землю.

-- Если вам не удасгся найти его до завтра,-- бесстрастно согласился я.-- Живым, хочу я сказать.

Он промямлил что-то, чего я действительно не расслышал. Я подставил ему ухо. Он заорал во все горло:

-- Земля, говорю... материк находится на расстоянии по крайней мере семи миль от моего корабля.

-- Около того.

Мое спокойствие, отсутствие любопытства, удивления, сколько-нибудь ярко выраженного интереса начали возбуждать его недоверие. Но, за исключением счастливой выдумки о глухоте, я отнюдь не притворялся. Я чувствовал себя совершенно неспособным играть роль ничего не знающего человека, а потому и боялся за нее взяться. Быть может, он явился на судно уже с готовыми подозрениями и считал мою вежливость странным и неестественным феноменом. Но мог ли я принять его иначе? Не с распростертыми же объятиями! Это было невозможно по психологическим основаниям, которые мне не нужно здесь излагать. Единственной моей целью было -- не допустить его до расспросов. К какому средству прибегнуть? К грубости? Да, но грубость может вызвать вопрос, поставленный ребром. Формальная вежливость казалась мне лучшим способом сдерживать этого человека, ибо она по самой природе своей была ему чужда. Все же и здесь грозила опасность, что он прорвется через мои ограждения. Думаю, я не смог бы солгать ему прямо в лицо, тоже по психологическим (не моральным) причинам. Если б он только знал, как я боялся, что он подвергнет испытанию мое сознание тождества с тем, другим! Но, кажется, как это ни странно (об этом я подумал значительно позже), он был немало сбит с толку оборотной стороной этого дьявольского положения: что-то во мне напоминало ему человека, которого он искал; он видел таинственное сходство с тем, кому он не доверял и кого невзлюбил с первого же дня.