Человек в черном тем временем подошел и, сняв со сгиба локтя одну из веревок, связал женщине руки. Она сама протянула их и смиренно держала перед собой, пока он это делал. Затем, грубо взяв женщину за руку, он подвел ее к деревянному коню, который был в высоту ей по грудь. Ее подняли и положили на коня лицом к потолку, а священник, трясшийся от ужаса, бросился вон из комнаты. Губы женщины быстро зашевелились, и хотя мне не было слышно ни слова, я понял, что она молится. Ноги ее свешивались с обеих: сторон коня, и я увидел, что грубые мужланы-прислужники привязывают к ее лодыжкам веревки, прикрепляя их другим, - концом к железным кольцам, вделанным в каменный пол.

При виде этих зловещих приготовлений сердце у меня упало, и все же, загипнотизированный ужасом, я не мог оторвать глаз от этого странного зрелища. В комнату вошел человек с двумя полными ведрами. Другой внес вслед за ним еще одно ведро. Ведра поставили возле деревянного коня. Второй из вошедших держал в свободной руке деревянный черпак с прямой ручкой. Черпак он отдал человеку в черном. В ту же минуту к лежащей приблизился прислужник с темным предметом в руке, который даже во сне показался мне смутно знакомым. Это была кожаная воронка. С огромной силой просунул он ее... но я больше не мог вынести этой кошмара. Волосы встали у меня дыбом. Я бился и метался, выбираясь из пут сна, пока с громким криком не вырвался к собственной своей жизни. Очнувшись, я увидел, что лежу, дрожа от ужаса, в просторной библиотеке, через окно которой льется серебристый лунный свет, отбрасывая на противоположную стену причудливый переплетающийся узор из черных теней. О, каким блаженным облегчением было сознавать, что я вернулся в девятнадцатый век - вернулся из этого средневекового склепа в мир, где в груди у людей бьются человеческие сердца. Я сел на диване, ощущая дрожь во всех членах, и сознание мое раздиралось между счастливым чувством избавления и недавним ужасом. Страшно подумать, что подобные вещи когда-то совершались, что они могли совершаться, и рука Господня не разила злодеев на месте! Что это было - игра воображения или же реальный отзвук чего-то такого, что произошло в черные, жестокие времена мировой истории? Дрожащими руками обхватил я виски, в которых стучала кровь. И вдруг сердце остановилось у меня в груди. Объятый леденящим ужасом, я даже не мог вскрикнуть. Что-то приближалось ко мне из темноты комнаты.

Когда человек, не опомнившийся от пережитого ужаса, переживает его снова, это может сломить его дух. Не способный ни рассуждать, ни молиться, я сидел в немом оцепенении, глядя на темную фигуру, двигавшуюся ко мне через комнату. Но тут фигура попала в белую полосу лунного света, и я ожил. Это был Дакр, и по его лицу я понял, что он испуган не меньше, чем я.

- Господи боже, что с вами? Что случилось? - спросил он хриплым голосом.

- О, Дакр, как я рад вашему приходу! Я побывал в аду. Какой это ужас!

- Значит, это вы кричали?

- Наверное.

- Ваш крик переполошил весь дом. Все слуги до смерти перепуганы. - Он чиркнул спичкой и зажег лампу. - Попробуем-ка снова разжечь огонь, - добавил он, подбрасывая поленья в камин, где дотлевали последние красные угольки. Боже мой, дружище, вы бледны как мел! У вас такой вид, будто вы видели призрака.

- Так оно и было - нескольких призраков.

- Выходит, эта кожаная воронка оказала-таки действие?

- Я больше не согласился бы спать рядом с этой чертовой штуковиной, предложи вы мне хоть все свое состояние!

Дакр хихикнул.

- Я так и думал, что вам предстоит рядом с ней веселенькая ночка, сказал он. - Но и вы в долгу не остались, быть разбуженным в два часа ночи страшным криком - удовольствие маленькое! Насколько я понял из ваших слов, вы видели всю эту ужасную процедуру.

- Какую ужасную процедуру?

- Пытку водой - "допрос с пристрастием", как это называлось в славные времена Короля Солнца. Вы выдержали до самого конца?

- Нет, я, слава Богу, проснулся, прежде чем к ней приступили.

- А! Тем лучше для вас. Я продержался до третьего ведра. Но ведь это очень старая история, ее участники давным-давно в могиле, так не все ли нам теперь равно, как они кончили? Я полагаю, вы не имеете ясного представления о том, что видели?

- Пытали какую-то преступницу. Если тяжесть наказания соразмерна с тяжестью ее преступлений, она должна была совершить поистине страшные злодеяния.

- Что ж, это маленькое утешение у нас есть, - проговорил Дакр, кутаясь в халат и наклоняясь поближе к огню. Ее преступления и впрямь были соразмерны наказанию. Конечно, если я правильно установил личность этой женщины.

- Но каким образом вы смогли узнать, кто она?

Дакр молча снял с полки старинный том в пергаментном переплете.

- Вот послушайте-ка, - сказал он. - Это написано на французском языке семнадцатого столетия, но я буду давать приблизительный перевод. А уж вы судите сами, удалось мне разгадать загадку или нет.

"Узница предстала перед судом Высшей палаты парламента по обвинению в убийстве мэтра Дре д'Обрей, ее отца, и двух ее братьев, мэтров д'Обрей, цивильного лейтенантам советника парламента. Глядя на нее, трудно было поверить, что это и впрямь она совершила столь гнусные злодейства, поскольку при невеликом росте обладала она благообразной внешностью, кожу имела светлую, а глаза голубые. Однако же суд, найдя ее виновной, постановил подвергнуть ее допросу, обычному и с пристрастием, дабы заставить ее назвать имена своих сообщников, после чего, по приговору суда, ее надлежало отвезти в повозке на Гревскую площадь, где и обезглавить, тело же сжечь и развеять пепел по ветру". Эта запись сделана 16 июля 1676 года.

- Очень интересно, - сказал я, - но неубедительно. Как вы докажете, что речь тут идет о той самой женщине?

- Я к этому подхожу. Дальше в этой книге рассказывается о поведении женщины во время допроса. "Когда палач приблизился к ней, она узнала его по веревкам, которые он держал, и тотчас же протянула к нему руки, молча оглядев его с головы до ног". Что вы на это скажете?

- Да, все так и было.

- Она и бровью не повела при виде деревянного коня и колец, при помощи которых было вывернуто столько членов и исторгнуто у страдальцев столько воплей и стенаний. Когда взор ее обратился на приготовленные для нее три ведра воды, она с улыбкой заметила: "Мсье, как видно, вся эта вода принесена сюда для того, чтобы утопить меня. Надеюсь, вы не рассчитываете заставить проглотить столько воды такую малютку, как я?" Дальше идет подробное описание пытки. Читать?

- Нет, ради Бога, не надо!

- Вот фраза, которая наверняка уж докажет вам, что вы видели сегодня во сне ту самую сцену, которая описана здесь: "Добрейший аббат Пиро, будучи не в силах вынести зрелище мук своей подопечной, поспешил выйти из комнаты" Ну как, убедились?

- Полностью. Это, вне всякого сомнения, одно и то же событие. Но кто же была она, эта женщина, такая миловидная и так ужасно кончившая?

Вместо ответа Дакр подошел ко мне и поставил лампу на столик, стоявший у изголовья моей постели. Взяв злополучную воронку, он поднес ее медным ободком близко к свету. В таком освещении гравировка казалась более отчетливой, чем вечером накануне.

- Мы с вами уже пришли к выводу, что это эмблема титула маркиза или маркизы, - сказал он. - Мы далее установили, что последняя буква - Б.

- Несомненно, Б.

- А теперь насчет других букв. Я думаю, что это, слева направо, M, M, д, О, д и - последняя - Б.

- Да, вы безусловно правы. Я совершенно ясно различаю обе маленькие буквы д.

- То, что я вам читал, - это официальный протокол суда над Мари Мадлен д'Обрей, маркизой де Брэнвилье, одной из знаменитейших отравительниц и убийц всех времен.

Я сидел молча, ошеломленный необычайностью происшедшего и доказательностью, с которой Дакр раскрыл его истинный смысл. Мне смутно вспоминались некоторые подробности беспутной жизни этой женщины: разнузданный разврат, жестокое и длительное истязание больного отца, убийство братьев ради мелкой корысти. Вспомнилось мне и то, что мужество, с которым она встретила свой конец, каким-то образом искупило в глазах парижан те ужасы, которые она творила при жизни, и что весь Париж сочувствовал ей в ее смертный час, благословляя ее как мученицу через каких-нибудь несколько дней после того, как проклинал ее как убийцу. Лишь одно-единственное возражение пришло мне в голову.