В его окружении не было недостатка в льстецах, в том числе из писательской братии. В Вене была опубликована поэма в его честь; некий автор посвятил ему свою французско-греческую грамматику, расточая хвалебные эпитеты: наивеличайшему, наимогущественнейшему, наимилосерднейшему человеку, слава о высоких добродетелях и великих подвигах которого прокатилась по всей земле. Один уроженец Бергамо, знаток геральдики, придумал для него герб: на червленом поле лев, обнюхивающий трех львят, - эмблему тепеленской династии. В Лефкасе у него уже был свой консул, и англичане терпели его. Говорили даже, что они поощряли стремление Али объявить себя наследным государем Греции при формальном суверенитете султана. На самом же деле они стремились превратить его в своего ставленника и орудие собственных замыслов: они стремились создать политический противовес валахским и молдавским господарям, которые на протяжении последних двадцати лет тайно служили России. Мало того, множество людей, нарушивших законы родной страны, которых так много на Востоке, обосновались в Эпире и немало способствовали разжиганию честолюбия Али. Некоторые из них не раз именовали его государем, но по политическим соображениям он с возмущением отклонял этот титул. Не стал он и учреждать собственный герб, как это делают многие правители варварского пошиба, чтобы не ставить под удар свое влияние ради удовлетворения ребяческого самолюбия. Он неустанно жаловался на непомерные амбиции сыновей, "которые когда-нибудь его погубят, - твердил он, - так как все они метят в визири". Не на них уповал он и не на них надеялся, его истинной опорой были авантюристы, пираты, фальшивомонетчики, вероотступники и убийцы, которых он держал на жаловании. Вот он и стремился привязать их к себе, считая, что когда-нибудь они ему пригодятся, так как милости, которыми осыпала его Фортуна, не застили ему глаза и он прекрасно понимал все опасности своего положения. "Визирь, - говаривал он не раз, - это человек, облаченный в мантию и сидящий на пороховой бочке, которую может взорвать любая шальная пуля". Али удавалось добиться у дивана многих уступок, и правительство до поры до времени смотрело сквозь пальцы и на его планы восстания, и на сношения с врагами государства. Но под его видимой слабостью крылись осторожность и выжидательная политика. Правительство считало, что Али ввиду своего преклонного возраста долго не проживет. А после его смерти материковая Греция вновь попадет под владычество султана, от которого она в какой-то мере освободилась в последнее время.
Тем временем Пашо-бей, решивший бороться с влиянием Али, сделался ходатаем за всех, кто пытался жаловаться на лихоимство паши. Ему удалось довести до сведения султана и жалобы своих клиентов, и собственные претензии. Тот посочувствовал его бедам и в утешение пожаловал ему чин капиджи-баши. Тогда же он ввел в свой совет некоего Абду-эфенди, уроженца Ларисы и одного из богатейших людей Фессалии, которому пришлось бежать от произвола Вели-паши. Два новоиспеченных сановника, которым удалось привлечь на свою сторону Халет-эфенди, решили использовать все свое влияние, чтобы отомстить, наконец, Али Тепеленскому. Узнав о возвышении Пашо-бея, Али очнулся от безмятежного состояния духа, в котором пребывал последнее время, и весьма встревожился. Предвидя, сколько вреда может принести ему этот человек, прошедший выучку у него на службе, он вскричал: "О, если бы небеса вернули мне силы и молодость, я зарезал бы его прямо в диване".
Вскоре врагам его представилась прекрасная возможность подорвать его влияние. Вели-паша, впятеро увеличив по своему произволу налоги в Фессалии, учинил там столько лихоимств, столько бесчинств, что многие жители предпочли скорее терпеть горести и опасности жизни на чужбине, чем сносить подобную тиранию на родине. Начался массовый исход греков в Одессу, а знатные турецкие семьи, явившись в Константинополь, объединились вокруг Пашо-бея и Абду-эфенди. Те не преминули похлопотать за беженцев. Султан, не осмеливаясь еще открыто обрушиться на семейство Тепеленов, тем не менее сместил Вели и перевел его на незначительную должность в Лепанте. Тому, пусть и нехотя, пришлось повиноваться. Покинув недавно выстроенный в Рапшани дворец, он отправился к месту ссылки в сопровождении всякой швали: морлакских[40] комедиантов, цыган-плясунов, поводырей медведей и толпы проституток.
Уязвленный в самое сердце унижением могущественнейшего из своих сыновей, Али решил устрашить врагов, показав, что его нелегко запугать. Отправив в Константинополь троих албанцев, он приказал им убить Пашо-бея. Тем удалось подстеречь его в ту минуту, когда он шел в мечеть Святой Софии, куда в тот же день должен был прибыть сам султан, чтобы присутствовать на торжественной пятничной службе[41]. Убийцы несколько раз выстрелили в Пашо-бея и ранили его, но не смертельно.
Убийц схватили на месте преступления и повесили перед воротами султанского сераля, выпытав, что подосланы они пашой Янины. Уразумев, наконец, что пора покончить с этим опасным человеком, диван заново рассмотрел его прегрешения и составил фирман, который был затем скреплен великим муфтием. Фирман гласил, что Али Тепеленский, не раз получавший прощение за свои бесчинства, виновен теперь, прежде всего, в оскорблении величества. Он будет подвергнут опале как бунтовщик, если в течение сорока дней не явится к золотым дверям монаршей милости, откуда повелитель одаряет венцами государей всего мира, и не оправдается. Али, понятно, и не подумал повиноваться приказу. Тогда диван устами великого муфтия покарал его отлучением от мусульманской веры.
Али как раз находился в Парге, куда явился в третий раз после захвата города, когда секретари сообщили ему, что отныне лишь жезл Моисеев мог бы спасти его от гнева фараонов. Иными словами, ему не на что надеяться. Но Али, уповая на обычное свое везение, упорно верил, что, как всегда, выпутается из затруднений с помощью интриг и золота, и, не прерывая развлечений, которым безоглядно предавался, ограничился тем, что послал в Константинополь дары и прошения. Но ни те, ни другие не возымели действия. Никто не осмеливался передать их султану, поклявшемуся отрубить голову всякому, кто заговорит с ним об Али Тепеленском.
А тот, не получив никакого ответа, не на шутку встревожился. Когда он раскрыл однажды коран, чтобы погадать по священной книге о своем будущем, его гадательный жезл указал на стих 82 суры XIX, в котором говорится: "Зря он кичится. Он предстанет перед нашим судом во всей наготе". Закрыв книгу, он трижды сплюнул через левое плечо, отгоняя злых духов, и совсем уж поддался дурным предчувствиям, когда прибывший из столицы гонец сообщил ему, что надежды на прощенье нет.
Али немедленно приказал готовить лодку, вышел из сераля и окинул грустным взором прекрасные сады, где еще вчера толпы рабов падали пред ним ниц, почитая его как божество. Он попрощался с женами, объявил, что скоро возвратится, и спустился к морю. Трижды прогремели приветственные возгласы гребцов. Вот уже поставлен парус, вот он надулся ветром, и Али, устремясь прочь от берегов, которые ему не суждено более увидеть, отплыл в Превезу, где надеялся повидаться с лордом-верховным комиссаром Мейтлендом. Но время его процветания прошло, фортуна изменила ему, а с ней исчезли и почести, и уважение. Встреча, которой он добивался, не состоялась.
Тем временем султан снаряжал эскадру. После Рамазана экспедиционному корпусу предстояло отплыть к берегам Эпира. Все соседние паши получили приказ быть наготове и выступать во главе спаги и тимариотов[42] в поход против Али, само имя которого было вымарано из списка визирей. Верховное командование походом было поручено Пашо-бею, назначенному также пашой Янины и Дельвины.
Однако невзирая на все указы и распоряжения в начале апреля, спустя два месяца после покушения на Пашо-бея, под командованием султанских военачальников не было еще и двух солдат для похода на Албанию. В тот год Рамазан заканчивался лишь 10 июля, в полнолуние. За это время Али мог с легкостью разрушить шаткие замыслы своих недругов, а то и нанести роковой удар всей империи, для чего ему достаточно было открыто возглавить движение, постепенно охватившее всю Грецию. Начиная с 1808 года жители острова Гидра не раз предлагали признать князем старшего сына паши, Вели, который был тогда визирем Мореи, и оказывать ему всяческую поддержку, если он согласится провозгласить независимость островов Архипелага. Жители Мореи сделались врагами Вели лишь после того, как он отказался помогать им в борьбе за свободу и независимость, и охотно примкнули бы к нему, если бы он на это согласился.