2. В Суздальско-Московский период, под татарами (1240-1480), выяснилось, что князья не уразумели данного им исторического урока и не научились свободному, договорному единению. Они по-прежнему дробили уделы, вели между собой нескончаемые, жестокие усобицы, доносили друг на друга в Золотую Орду, громили друг друга татарскими силами и обессиливали Русь политически и стратегически. Национальное чувство мельчало, национальное единство угасало, и начало государственной федерации снова проваливалось в России. «В продолжение 234 лет (1228-1462) северная Русь вынесла 90 внутренних усобиц», и «все влиятельное, мыслящее и благонамеренное в русском обществе» научилось ценить единодержавие московского князя (Ключевский, II, 56-57). Это единодержавие слагалось и крепло медленно, но неуклонно: очередь родового старшинства постепенно заменялась очередью прямого сыновства; княжество становилось личным достоянием князя, наследственно-потомственной вотчиной, которую он, как оседлый владелец, завещал своим детям по своему усмотрению; и, наконец, появилось стремление выдвигать удел старшего сына как главный и единодержавный.

Замечательно, что идея государственного единства России по-прежнему выдвигалась родом Мономаховичей. Пра-пра-внук Владимира Мономаха Александр Ярославич Невский служит ей словом, делом и мечом (умер 1263). Сын его, Даниил Александрович Московский, начинает единодержавное собирание Руси от лица Москвы.

Именно на этом пути Россия была спасена от татарского ига, объединена, замирена и возвеличена не федеративной, а унитарной и авторитарной государственностью. Договорное единство вторично не удалось русским. Славянская кровь тянула к индивидуализации; бесконечная равнина поощряла эту тягу; правосознание, питаясь религиозным чувством и неоформленным национальным чувством, обходилось совсем без традиций римского права и строгого волевого воспитания; мелко-государственная ячейка, как всегда и везде, разжигала личное честолюбие и властолюбие, и в результате всего этого биологическая особь настаивала на инстинктивной индивидуализации и не превращалась достаточно в гражданственную и морально дисциплинированную личность. Все эти черты не были преодолены и в дальнейшей истории России; и доныне они представляют главную трудность и опасность русской государственности. Ввиду этого – спасение надо было искать по-прежнему не в федерации, а в унитарной форме, т. е. в авторитетном единодержавии.

3. В Смутное время (1605-1613), когда страна распалась в анархии, подготовленной ломающими реформами Иоанна Грозного, когда грабеж и убийство стали повседневным явлением, когда люди теряли оседлость и работу, а вследствие этого и веру в честный труд, когда по Руси забродили самозванцы числом до пятнадцати, когда русская и польская чернь губила народ и государство, когда люди изворовались и измалодушествовались и площадь живого земледелия сократилась до одной двадцать третьей части прежнего размера – тогда было выдвинуто начало стратегического объединения от периферии, и притом именно северными городами. Однако не для того, чтобы погасить московское единодержавие и заменить его федерацией, а для того чтобы спасать Россию восстановлением авторитарной и унитарной монархии. Судьба первого ополчения, разложившегося от измены казаков, свидетельствовала по-прежнему о великой трудности даже патриотически-стратегического соглашения на Руси. Судьба второго ополчения, встретившегося под Москвой с той же своевольной изменой (ибо часть казаков ушла с Заруцким в Коломну, а другая часть все еще мечтала «всех ратных людей переграбить и от Москвы отженуть»…), свидетельствовала о том же. Русские люди еще раз убедились в том, что федерация им не дается и не дастся, и не надеялись на нее. Все помышляли о новом Царе: одни о Владиславе польском, другие о его отце Сигизмунде, третьи о Филиппе шведском, иные даже о Габсбургах, иные – о «Маринкином воронке», иные же и, притом лучшие, о русском «прирожденном» Государе… Но всем предносилась единая и не федеративная Русь. Итак, на Земском Соборе 1613 года обсуждался не вопрос о способе спасительного единения, а о лице, способном править Россией единодержавно.

4. И снова настало на Руси «смутное время» в 1917 году. Под прикрытием Временного правительства, сводившего государственную власть к «воззваниям» и «уговорам» и упорно избегавшего всяких принудительных мер, в России разразилась анархия – политическая, военная, хозяйственно-организационная и уголовно-преступная. Освобожденный Государем и его Наследником от монархической присяги, поощряемый безвластием Временного правительства и соблазняемый пропагандой левых партий, народ «понес Русь розно», подготовляя окончательный развал русского государства. Национальная трагедия привела к тому, что трезвые патриотические силы, боровшиеся единомысленно за государственное единство России, были вынуждены удалиться на окраины, чтобы вести борьбу с революционной анархией от периферии к центру; центральная же позиция была захвачена революционной диктатурой, которая и водворила постепенно в стране – «единство», но единство антинациональное и противогосударственное, единство без Родины, вне права, вне свободы, единство террора и рабства, с тем чтобы наименовать эту унитарную тиранию – «федеративным» государством и тем надругаться сразу и над федеративной, и над унитарной формой государственности…

Таким образом, анархия в четвертый раз погубила федеративное начало в истории России.

Надо быть совсем близоруким и политически наивным человеком для того, чтобы воображать, будто эта исторически доказанная тысячелетняя неспособность русского народа к федерации сменилась ныне в результате долгих унижений и глубокой деморализации – искусством строить малые государства, лояльно повиноваться законам, блюсти вечные договоры и преодолевать политические разномыслия во имя общего блага. На самом деле имеются все основания для того, чтобы предвидеть обратное.

(Редакция рекомендует читателям самостоятельно удостовериться в подлинности указанных в этой статье исторических фактов. – Прим. составителей первого издания этой книги – И. С.)

О русском национальном самостоянии

Современные поколения русских людей проходят через трудную историческую школу, которая должна освободить их от всяких политических и национальных иллюзий и открыть им глаза на своеобразие русского народа, на драгоценную самобытность его культуры, на его государственные задания и на его врагов. Довольно слепоты, наивности и легковерия! Тот, кто любит Россию, обязан зорко наблюдать, предметно мыслить и делать выводы. Только тогда ниспосланные нам уроки не пропадут даром.

Живя в дореволюционной России, никто из нас не учитывал, до какой степени организованное общественное мнение Запада настроено против России и против Православной Церкви. Мы посещали Западную Европу, изучали ее культуру, общались с представителями ее науки, ее религии, ее политики и наивно предполагали у них то же самое дружелюбное благодушие в отношении к нам, с которым мы обращаемся к ним; а они наблюдали нас, не понимая нас и оставляя про себя свои мысли и намерения. Мы, конечно, читали у прозорливого и мудрого Н.Я. Данилевского («Россия и Европа», с. 50) эти предупреждающие, точные слова: «Европа не знает (нас), потому что не хочет знать; или, лучше сказать, знает так, как знать хочет, – то есть, как соответствует ее предвзятым мнениям, страстям, гордости, ненависти и презрению» (добавим только еще: и ее властолюбивым намерениям). Мы читали и думали: «Неужели это правда? Но ведь у нас есть союзники в Европе? Ведь Европа считается с голосом русского Правительства и даже заискивает перед Россией! Не все же люди там заражены ненавистью… Да и за что же им нас ненавидеть?!»

Ныне мы обязаны точно ответить себе на все эти вопросы. Данилевский был прав. Западные народы боятся нашего числа, нашего пространства, нашего единства, нашей возрастающей мощи (пока она действительно вырастает), нашего душевно-духовного уклада, нашей веры и церкви, наших намерений, нашего хозяйства и нашей армии. Они боятся нас и для самоуспокоения внушают себе – при помощи газет, книг, проповедей и речей, конфессиональной, дипломатической и военной разведки, закулисных и салонных нашептов, – что русский народ есть народ варварский, тупой, ничтожный, привыкший к рабству и деспотизму, к бесправию и жестокости, что религиозность его состоит из темного суеверия и пустых обрядов; что чиновничество его отличается повальной продажностью; что войну с ним всегда можно выиграть посредством подкупа; что его можно легко вызвать на революцию и заразить реформацией – и тогда расчленить, чтобы подмять, и подмять, чтобы переделать по-своему, навязав ему свою черствую рассудочность, свою «веру» и свою государственную форму.