- Вижу, - говорит он. - Господи! Я же превосходно знаю эти перчатки! Я видел не одну дюжину пар от того же владельца.

- Да не правда? - говорю я.

- Истинная правда! - говорит он.

- Так вы, верно, знаете, кто их чистил? - говорю я.

- Знаю, конечно, - говорит он. - Их чистил мой отец.

- Где живет ваш отец? - говорю я.

- Да тут за углом, - говорит молодой человек, - совсем близко, в двух шагах от Эксетер-стрит. Он вам сразу скажет, чьи они.

- Вы не могли бы сейчас же пойти туда со мной? - говорю.

- Конечно, могу, - говорит он, - но только, знаете, не рассказывайте вы моему отцу, что мы познакомились с вами в театре, ему это не понравится.

- Хорошо!

Мы пошли прямо к ним на квартиру и застали там за работой старика в белом фартуке и двух или трех его дочерей: сидят в первой комнате, а перед ними груда перчаток, и они их чем-то натирают и чистят.

- Отец, - говорит молодой человек, - этот джентльмен заключил пари, что найдет владельца пары перчаток, и я пообещал, что ты ему поможешь.

- Добрый вечер, сэр, - говорю я старику. - Вот перчатки, о которых говорит ваш сын. Видите - буквы "Тр." и крестик.

- Да, - говорит он, - я эти перчатки знаю очень хорошо; я их чистил дюжинами. Они принадлежат мистеру Тринклу: у него большая обивочная мастерская на Чипсайде [46].

- А вы, разрешите вас спросить, получаете их непосредственно от Тринкла?

- Нет, - говорит он, - мистер Тринкл посылает их всегда мистеру Фибсу, галантерейщику, у которого лавка напротив его мастерской, а галантерейщик пересылает их ко мне.

- Вы не откажетесь выпить со мною кружку? - говорю я.

- Пожалуй, не откажусь! - говорит он.

Итак, повел я почтенного старика в трактир, и мы еще поговорили с ним и его сыном за кружкой, и расстались мы с ним друзьями.

Это было в субботу ночью. В понедельник я с утра пораньше пошел первым делом в галантерейную лавку, что напротив Тринкла - большой обивочной мастерской на Чипсайде.

- Могу я видеть мистера Фибса?

- Я и есть мистер Фибс.

- Ага! Насколько мне известно, вы посылали чистить эту пару перчаток?

- Да, посылал, для молодого мистера Тринкла - здесь, через улицу. Он сейчас у себя в мастерской.

- Ага! Это он там у прилавка, да? В зеленом сюртуке?

- Он самый.

- Вот что, мистер Фибс: тут неприятное дело, но я не кто иной, как инспектор Уилд из сыскной полиции, и эти перчатки я обнаружил под подушкой той молодой женщины, которую зарезали на днях на Ватерлоо-роуд.

- Силы небесные! - говорит он. - Он очень приличный молодой человек, и если его отец услышит, его это убьет!

- Мне очень жаль, - говорю я, - но я должен взять его под стражу.

- Силы небесные! - говорит опять мистер Фибс. - И ничего нельзя сделать?

- Ничего! - говорю я.

- Может быть, вы мне позволите вызвать его сюда, - говорит он, - чтоб это было сделано не на глазах у отца?

- Я бы не возражал, - говорю я, - но, к несчастью, мистер Фибс, я не могу допустить никаких переговоров между вами. Всякую попытку такого рода я обязан пресечь. Может быть, вы ему кивнете отсюда?

Мистер Фибс стал в дверях, кивнул, и молодой человек тут же перебежал через улицу; видный такой, веселый молодой человек.

- С добрым утром, сэр, - говорю я. И он:

- С добрым утром сэр.

- Разрешите мне задать вам вопрос, - говорю я, - Не знавали ли вы особу по имени Гримвуд?

- Гримвуд, - говорит он. - Гримвуд... Нет!

- Вы знаете Ватерлоо-роуд?

- Ватерлоо-роуд? Конечно, знаю!

- А не слышали вы случаем, что там убили молодую женщину?

- Да, я читал об этом в газете, и мне очень было горестно об этом читать.

- Вот пара перчаток - ваших перчаток, - которую я на другое утро нашел у нее под подушкой!

Он был в страшном смятении, сэр! В страшном смятении!

- Мистер Уилд, - говорит он, - клянусь всем святым, я там никогда не бывал. Я, насколько мне известно, никогда в жизни не видел ее...

- Мне очень жаль, - говорю я. - И сказать по правде, я не думаю, что вы - ее убийца, но я должен нанять кэб и отвезти вас к мировому. Впрочем, мне кажется, это такого рода случай, что судья хотел бы - по крайней мере поначалу - вести дело без огласки.

Проведено было негласное разбирательство, и тут выяснилось, что этот молодой человек был знаком, с двоюродным братом несчастной Элизы Гримвуд и что однажды - дня за два до убийства - он зашел проведать этого ее двоюродного брата и оставил у него на столе перчатки. А вскоре затем заходит туда же - кто бы вы думали? - Элиза Гримвуд!

- Чьи это перчатки? - говорит она и берет их в руки.

- Это перчатки мистера Тринкла, - говорит двоюродный брат.

- Вот как? - говорит Элиза. - Они очень грязные и ему, конечно, ни к чему. Я их возьму для своей служанки - пусть чистит в них печи.

И кладет перчатки в карман. Служанка, когда чистила печи, пользовалась ими и, как я полагаю, оставила их лежать на камине, или на комоде, или где еще; ее хозяйка, поглядев вокруг, чисто ли прибрано в комнате, схватила их и сунула под подушку, где я и нашел их.

Вот какой случай, сэр.

II. МАСТЕРСКОЕ ПРИКОСНОВЕНИЕ

- Может быть, одним из самых красивых фокусов, проделанных нами, сказал инспектор Уилд, напирая на эпитет и тем как бы предупреждая, что сейчас последует рассказ не о чем-либо захватывающем, а скорей о ловкости и находчивости, - был некий маневр сержанта Уитчема. Это была прелестная идея!

Мы с Уитчемом в день скачек дежурили в Эпсоме [47] - поджидали на вокзале "фасонную банду". Как я упоминал в нашей прежней беседе, мы всегда дежурим на вокзале, когда идет дерби, или сельскохозяйственная выставка, или когда новый ректор университета приносит присягу, или там Дженни Линд [48], или еще что-нибудь в том же роде; и когда сходят на перрон ширмачи из "фасонной банды", мы их следующим поездом отсылаем обратно. Но в тот день, чтобы попасть на скачки, о которых я рассказываю, кое-кто из этих ширмачей сумел нас обхитрить: они наняли кабриолеты, тронулись из Лондона с Уайтчепла [49], дали хороший крюк; прибыли в Эпсом с противоположной стороны; и, покуда мы их караулили у железной дороги, они уже на кругу и работают направо и налево! Но к тому, что я хочу вам рассказать, это по сути дела не относится.

Когда мы с Уитчемом дежурили на вокзале, к нам подошел некто Татт джентльмен, в свое время послуживший обществу, а сейчас, можно сказать, сыщик-любитель, очень уважаемый.

- Чарли Уилд! - говорит он. - Что вы тут делаете? Выслеживаете кого-то из старых приятелей?

- Да, старые штуки, мистер Татт.

- Идемте, - говорит он, - разопьем втроем - вы, я да Уитчем - по стакану хереса.

- Нам нельзя двинуться с места, - говорю я, - до прихода следующего поезда; а там - с нашим удовольствием!

Мистер Татт ждет, подходит поезд, а потом Уитчем и я идем с ним в его гостиницу. Мистер Татт по случаю скачек разоделся как на бал; и в пластроне у него была красивая бриллиантовая булавка - фунтов за пятнадцать или двадцать, - очень красивая булавочка! Выпили мы хересу у стойки, по три, по четыре стакана, и вдруг Уитчем крикнул:

- Внимание, мистер Уилд! Держитесь! - и налетает на залу "фасонная банда", четыре ширмача (как они туда проникли, я вам объяснил), и в тот же миг булавочки мистера Татта как не бывало! Уитчем стал в дверях - отрезал им выход; я их колочу как могу; мистер Татт тоже дерется на совесть; и вот мы все сцепились, катаемся по полу, тычем и головой и ногами, полная сумятица вам, верно, сроду не случалось видеть такую картину! Мы, однако же, не выпускаем наших молодчиков (нам ведь помогает мистер Татт, а он стоит любого полицейского!), забираем их, тащим в участок. В участке полно воров, взятых у круга; не так-то просто отдать под стражу наших. Но в конце концов мы с этим сладили, приступаем к обыску; но ничего при них не находим, и их запирают. А уж и упарились мы с ними к этому часу... сами понимаете!