Эти причины наших поражений лежат на поверхности, но были и более глубинные, объясняющие, например, провал контрудара 5-го и 7-го механизированных корпусов 6-10 июля 1941 года, о котором я рассказывал выше. И здесь, представляется, мне надо снова вернуться к годам своей учебы в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Там я получил возможность серьезно заниматься танковой проблематикой, чему очень способствовал начальник кафедры полковник В. С. Тамручи. В академии я услышал и записал поистине пророческие слова М. Н. Тухачевского, которого видел тогда в последний раз. Он выступил перед нами с четырехчасовой лекцией по узловым вопросам военной науки. Ряд мыслей, высказанных им, с особой ясностью всплыли у меня в памяти в трагические дни начала войны. Например, такие: если недоучет артиллерийской проблемы до империалистической войны послужил причиной тяжелых потрясений на фронтах почти для всех воевавших стран, то недоучет новых возможностей в области вооружения танками, самолетами, химией, радиосредствами и т. д. может стать причиной еще больших потрясений.
Из лекции В. С. Тамручи и из богатой в то время военной периодики я узнал, что по танкам мы шли тогда едва ли не впереди всех. В "Военном зарубежнике" я прочитал, к примеру, отзыв английского военного теоретика полковника Мартеля о действиях советских танков в ходе Белорусских маневров 1936 года, на которые он был приглашен. Вернувшись к себе, Мартель принял участие в проводившейся в Лондоне дискуссии по проблемам механизации армии. В своем выступлении он, между прочим, сказал: "Существует немало командиров, считающих, что дни танков уже миновали и что противотанковое оружие в настоящее время достигло такого состояния, что оно сравнительно легко справится с танками. Если сторонники этого взгляда здесь присутствуют, то я должен просить их мысленно сопровождать меня на советских маневрах, на которых я имел счастливый случай присутствовать прошлой осенью. Несмотря на то, что общее число танков, применявшихся на этих маневрах, достигало внушительной цифры, в течение четырех дней маневров мы видели очень небольшое число машин, потерпевших аварию. Особого внимания заслуживает моральное впечатление, производимое таким большим числом танков"{34}.
Я поделился своим мнением о прочитанном с В. С. Тамручи, и он рассказал мне, что английское военное руководство теоретически в конце концов признало значение танков, но фактически пока в британской армии имеются лишь танковые роты и батальоны; правда, намечается создание танковых бригад, которые должны входить в состав подвижных дивизий. Во французской армии дело обстояло не лучше. Здесь все танки тоже, вплоть до начала второй мировой войны, были сведены в основном в батальоны и входили в состав кавалерии{35}.
В армиях США и Японии никаких самостоятельных теорий боевого применения танков в период между первой и второй мировыми войнами создано не было. Военные деятели этих государств заимствовали основные положения танковых теорий в других странах, особенно во Франции. К началу второй мировой войны армия США имела всего около 500 танков, а Япония - 700.
В Германии до 1933 года вообще не было собственных танков, но уже в 1935 году фашисты сформировали первые три танковые дивизии, копируя, кстати, наш опыт.
В первой половине тридцатых годов Красная Армия располагала уже несколькими мощными танковыми корпусами, в то время как никакие другие вооруженные силы в мире таких крупных бронетанковых соединений не имели.
Сразу же по окончании гражданской войны пытливая мысль наших выдающихся военных теоретиков - М. Н. Тухачевского, В. К. Триандафиллова, К. В. Калиновского и других - уже стала работать над осмыслением опыта, хотя и небольшого, боевого применения танков и на этой основе правильно прогнозировала их огромную роль в войне будущего. Одновременно военные конструкторы трудились над новыми оригинальными образцами этого вида боевой техники. Так что как только создались материальные условия, то в августе 1931 года, то есть за 10 лет до начала Великой Отечественной войны. Совет труда и обороны принял так называемую "Большую танковую программу". В ней говорилось, что "технические достижения в области танкостроения в СССР создали прочные предпосылки к коренному изменению общей оперативно-тактической доктрины по приме- нению танков и потребовали решительных организационных изменений автобронетанковых войск в сторону создания высших механизированных соединений, способных самостоятельно решать задачи как на поле сражения, так и на всей оперативной глубине современного боевого фронта. Эта новая быстроходная материальная часть создала предпосылки к разработке теории глубокого боя и операции"{36}. Простой констатацией фактов дело, конечно, не ограничилось. Тогда же была создана специальная комиссия, которая после углубленной работы рекомендовала 9 марта 1932 года иметь в нашей армии механизированные корпуса, состоящие из механизированных бригад, а также бригады танков резерва Главного Командования (РГК), механизированные полки в коннице и танковые батальоны в стрелковых дивизиях{37}. Осенью того же года были сформированы два механизированных корпуса, каждый из двух механизированных и одной стрелково-пулеметной бригад, а также корпусных частей. С учетом параллельного образования многих отдельных танковых бригад, полков и батальонов к январю 1933 года по сравнению с 1931 годом численность личного состава танковых войск увеличилась в 5,5 раза, а их удельный вес в армии повысился с 1,6 до 9,1 процента{38}.
В 1934 году было создано еще два механизированных корпуса. Все они подвергались строгой проверке в условиях полевых учений и маневров. Стало видно, что эти соединения по своему составу громоздки, поэтому количество танков в корпусе сократилось. Всего в нем насчитывалось 348 танков БТ, 58 огнеметных танков и 63 танкетки Т-37, а также 20 орудий и 1444 автомашины. Личного состава было 9865 человек{39}. Эта реорганизация заметно повысила мобильность корпуса и обеспечивала подготовленному командиру и его штабу возможность надежного управления. Она оказала заметное влияние на общее развитие тактики и оперативного искусства, на изменение характера боя и операции. Становление крупных механизированных соединений обусловило возможность по-новому вести глубокую операцию, поскольку вместе с поддерживающей их авиацией они решающим образом способствовали развитию тактического успеха в оперативный.
Что же произошло потом? Почему мы оказались в первый период войны неспособными противостоять мощным танковым клиньям вермахта? Бесспорно, правы те, кто указывает, что наша промышленность не смогла к июню 1941 года обеспечить армию в достаточном количестве первоклассными боевыми машинами KB и Т-34, но все же их имелось у нас немало. Вот что говорят цифры. В составе немецко-фашистских войск, выдвинутых против СССР в начале войны, из 3582 танков и штурмовых орудий было 1634 машины новейших конструкций (T-III и T-IV) и около 1700-устаревших (T-I, T-II и чешский Т-38). С советской стороны им противостояли 1475 танков KB и Т-34 и большое количество машин старых конструкций, поскольку за период с января 1939 года по 22 июня 1941 года Красная Армия получила более 7000 танков{40}. Это означает, что по количеству танков мы превосходили вермахт, к тому же еще в середине 30-х годов имели в основном правильно сложившуюся их организацию, выработали рациональные методы их использования.
Короче говоря, могли бы успешно помериться силами в этом отношении с фашистами. Но существовали кроме названных и другие причины, которые сыграли прямо-таки роковую роль. Одной из них было то, что Красная Армия потеряла тех выдающихся военачальников, которым мы в немалой степени обязаны нашими успехами в решении танковых проблем в 30-е годы, а те командиры, которые способны были их заменить, еще не созрели, да и не занимали соответствующих постов. В силу этого в переломный момент, когда танки были испытаны в деле, в частности, в Испании, на Халхин-Голе, во время освободительного похода в Западную Украину и Западную Белоруссию, и когда, обобщив этот первый опыт, предстояло принять ответственные шаги, они были сделаны не в лучшем направлении.