– Что же в этом плохого? – усмехнулся Стемлос.

– Плохо даже для твоих лошадей, – парировал Клеофрад, – вспомни широкий лоб Букефала. А для нас, эллинов, древних критян и египтян самый излюбленный образ – это Европа, переводи как хочешь это древнее имя: эвриопис – широкоглазая или эвропис – широколицая, а вернее, и то и другое. До сих пор кости Европы носят на празднике Эллотии на Крите в огромном миртовом венке. Следовало бы и нам, художникам, больше смотреть на своих жен и их прародительниц, а не щеголять поисками чужеземных моделей, которые, может быть, и хороши, но наши прекрасней.

– Здоровья тебе, Клеофрад! – воскликнул Лисипп. – Одно из многих прозвищ моей приятельницы Таис как раз Широкоглазая. Разве ты не заметил, как похожа она лицом на Афину Партенос Фидия? Знаешь, та парадигма – модель для нескольких копий, в короне и с глазами из хризолита?

К удивлению присутствующих, индийцы стали кланяться, складывая руки и восклицая что-то одобрительное.

– Тебе-то хорошо, Эвриопис, – улыбнулся Лисипп Таис, посмотрел на Эрис и добавил: – Мы звали тебя послужить моделью для спора. Придется тебе и Эрис постоять обнаженными. Мы хотим увидеть в тебе сочетание древней критской и нашей эллинской крови. А в Эрис тоже слились древняя нубийская и другая, ливийская, что ли.

Он показал на тяжелый широкий табурет для модели. Таис послушно сбросила одеяние на руки не терявшей спокойствия Эрис. Общий вздох восхищения пронесся по мастерской. Здесь все преклонялись перед женской красотой, ценя ее как величайшую драгоценность природы.

– Морфе телитерес гоэтис! О чарующие, обворожительные женские формы! – воскликнул один из молодых поэтов, хиосец.

Клеофрад замер, приложив ладонь щитком к левому виску, и не сводил глаз с меднозагорелой фигуры, стоявшей непринужденно, как будто наедине с зеркалом, а не на подставке перед собравшимися. Спокойная уверенность в собственном совершенстве и в том, что она не может вызвать среди художников ничего, кроме благоговения, окружила молодую женщину ощутимым покровительством бессмертных.

– Нашел ли то, что искал? – спросил Лисипп.

– Да! – почти крикнул Клеофрад.

Индийцы вздрогнули, с удивлением взирая на загоревшегося вдохновением эллина.

– Вот древнейший облик жены, – с торжеством сказал Лисипп, – крепкая, невысокая, широкобедрая, круглолицая, широкоглазая – разве она не прекрасна? Кто из вас может возразить? – обратился он к ученикам.

Лептинес, ваятель из Эфеса, сказал, что именно этот облик два века назад воссоздавали художники Ионии, хотя бы Экзекиас или Псиакс.

– Они будто копировали ее лицо и тело, – ваятель показал на Таис.

– Я не могу пояснить тебе причину, – сказал Лисипп, – всего два канона скульптур модны с прошлого века. Один – в подражание непревзойденным корам Акрополя – воспроизводит высокую жену с могучей грудной клеткой, с широко расставленными грудями, широкими плечами и брюшными мышцами, подобную атлетам-мужам. Они малоподвижные и не нуждаются в сильном развитии задних мышц, поэтому более плоски позади. Другой канон, введенный Поликлетом, Кресилаем, может быть, даже Фрадионом, – это широкоплечая, узкобедрая, малогрудая жена, без талии, более похожая на мальчика, также с неразвитыми позади мышцами. Таковы бегуньи, амазонки, атлетки этих художников. Ты, эфесец, знаешь статуи, что создали для святилища Артемис в твоем городе названные мною ваятели сто или больше лет назад?

– Они испортили облик Артемис и амазонок! – воскликнул Лептинес. – Влюбленные в юношей-эфебов, они старались в жене найти тот же образ мальчика. А зачем истинному мужу мальчик вместо жены? Простая и суровая жизнь моих предков, бежавших от дорийских завоевателей на берега Малой Азии, создала крепких, сильных, гибких жен небольшого роста. От них и карийских и фригийских жен, что ушли дальше к северу и добрались до Понта на реке Термодонт, возник город амазонок. Они служили Артемис с девизом «Никакого подчинения никакому мужу».

– Как интересно ты говоришь, ваятель! – воскликнула Таис. – Так я – жена для нелегкой жизни?

– Из чистого древнего рода, тех, кто жил трудно, – отвечал Лептинес.

– Эфесец, ты увлек нас в сторону, – вмешался Лисипп, – хотя и говоришь интересно. Эрис, становись сюда! – Он показал на второй табурет рядом с Таис.

Черная жрица вопросительно посмотрела на хозяйку.

– Становись, Эрис, и не смущайся. Это не обычные люди, это художники. И мы здесь не просто жены, а воплощение богинь, нимф, муз – всего, что возвышает мужа-поэта, устремляя его мечты в просторы мира, моря и неба. Не сопротивляйся, если они будут ощупывать тебя. Им надо знать, какие мышцы скрыты под кожей, чтобы изобразить тело правильно.

– Я понимаю, госпожа. Почему здесь только мужи, а нет жен-ваятельниц?

– Ты задала глубокий вопрос. Я спрошу Лисиппа. Самой мне думается, что между нами нет такой любви и стремления к облику жены, как у мужей. А до понимания красоты вне личных отношений мы еще не доросли... Может быть, из последовательниц Сапфо Лесбосской есть и ваятели-жены?

Эрис стала рядом, темная, как египетская бронза, без того уверенного кокетливого превосходства, какое переполняло Таис, но с еще большим спокойствием равнодушной к земным хлопотам богини, лишь юная живость которой избавляет от впечатления суровой, даже печальной судьбы.

– Бомбакс! – издал возглас изумления Лептинес. – Они похожи!

– Я так и полагал, – сказал Лисипп, – одинаковое назначение их тел и равная степень гармонии ведут к неизбежному сходству. Но разберем эти черты по отдельности, чтобы понять Агесандра и его предшественников, повернувших моду эллинской скульптуры к чуждым образам и моделям. Ты, Клеофрад, и ты, Лептинес, хотя и молодой, но, видимо, смыслящий в истинном языке форм тела, будете поправлять или дополнять меня, не слишком большого знатока женской красоты.

Не следует повторять распространенной ошибки художников Эллады, от которой были свободны ваятели и живописцы Египта и Крита. Особенно это важно, когда вы стараетесь создать собирательный образ, назначенный донести красоту до всего народа, а не только сделанный для одного заказчика и рождающийся служить лишь двум: ему и самому художнику. Часто боги, одаряя художника даром видения и повторения, вкладывают ему нежную, чувствительную душу, отнимая за это часть мужества....

Лисипп заметил, как вспыхнули щеки и сошлись брови у его слушателей.

– Я не хочу обвинить художников в малой мужественности в сравнении со средним обычным человеком Я говорю о Геракловом мужестве в гневной душе, наполняющем героев и людей выдающихся. По сравнению с ними вы нежны...

– И что же в этом плохого? – не стерпел Лептинес, перебив учителя.

– Ничего. Но спрос с большого художника, как с героя, не меньше, если он задался созданием великого произведения искусства! А малое мужество ведет нас к ошибке в выборе модели и образа жены, мы говорим о женах, и здесь это важнее всего. Как часто художник выбирает модель и создает изваяние девы или богини с крупными чертами лица, мужеподобную, широкоплечую и высокую. Герой никогда не выберет такую, не выберет ее и сильный, мужественный человек, водитель людей. Герою нужна жена, полная женственной силы, способная быть ему подругой и могучее потомство вырастить. Такие избранницы были ведомы художникам ранних времен, ибо сами они были одновременно и воинами, и земледельцами, и охотниками...

Смотрите и слушайте! Рост обеих, как и полагается Харитам, невысок и почти одинаков. У Таис он, – Лисипп прищурил безошибочный глаз, – три локтя три палесты, у Эрис на полпалесты выше. Это меньше современного нашего канона персидских и финикийских жен в жизни.

Вторая важная особенность – сочетание узкой талии с крутизной бедер, образующих непрерывные, без малейших западинок линии амфоры, издревле воспетые нашими поэтами и когда-то столь ценившиеся ваятелями. Теперь, с Поликлета до новомодного Агесандра, у жен брюшные мышцы такие же, как у мужей, а бедра – про них забыли. Глубокая ошибка! Вот смотрите, – он подошел к Таис, проводя ладонями по ее бедрам, – широкий таз жены-родительницы требует уравновешивания. Чем? Конечно, развитием тех мышц, которые слабы у мужей и менее им нужны. Вместо толстого слоя верхних мышц живота хорошо сложенная жена имеет глубоколежащие мышцы, вот эти. – Лисипп надавил на бок Таис так, что у нее вырвался полувздох, полустон.