- Кто ж сие, скажи! Мы за того человека молиться станем.
- Не молиться тут, ребята, надо, а делом поспешествовать возведению сей персоны на законный престол предков его. - Беньёвский пристально посмотрел на мужиков, словно думал, нужно ли продолжать. - И той особой, помогать которой мы всемерно обязаны, является императорское высочество цесаревич Павел Петрович, у коего Катерина нагло и скипетр, и державу, и корону исхитила!
Беньёвский строго оглядел артельщиков. Молчали мужики, смущенные смелой, непривычной речью немца. Иногда тишком говаривали сами, что по закону править нужно Павлу, как сыну умершего императора, но тут же разговоры те крамольные кончали, полагая, что не их ума забота решать, кому быть на престоле: коль уж сидит на троне кто-то - значит, не напрасно посадили. К тому ж могли ль они довериться в таком-то деле незнакомому да ещё и неизвестной породы человеку? Нет, не могли, а поэтому молчали, смущенно тыча в немытые доски пола носками грязных своих смазных сапог.
- Ну что молчите? - грозно возвышая голос, в котором слышался упрек, спросил Беньёвский. - Али страшитесь? Думаете, наверно, супротив Катерининых генералов некому за цесаревича выступить будет?
- Так ить царица и в самом деле силу немалую имеет, - осторожно вымолвил один артельщик, - куды ж соваться...
Беньёвский презрительно хмыкнул:
- А вы думаете, в России каждый у ног сей блудницы милостей, словно пес голодный, ищет? Нет, есть ещё люди, духом и телом крепкие, те, кому ни казни, ни пытки ради правого дела не страшны! Есть оные и при дворе, и в войске, и в самом народе! Более скажу вам - партия сия сильна и токмо ждет единого для всех знака, чтобы бунт начать, обещающий корону законному наследнику, а гражданам - свободы, милости, дешевый хлеб и прочую земную благодать!
Глядя исподлобья на Беньёвского, строго спросил Игнат:
- А ты сам-то... из тех, чай, будешь?
Беньёвский с минуту молчал, тяжело дыша, - раздумывал, можно ли открываться мужикам. Затем торжественно, немного дрожащим голосом сказал:
- Да, откроюсь вам: сослан я в сей далекий, дикий край за правое дело цесаревича Павла. И тоскую я не о том всечасно, что потерял навек былое положение, богатство и чины, а что не могу способствовать начатому, - он замолк, но скоро произнес со вздохом: - После признания моего вверяю я сейчас себя вашей скромности или злосердечию. Узнаю теперь, желаете ли вы томиться в зловонии холопства, али свободы возжаждете под праведной десницей князя Павла.
Мужики разволновались не на шутку. Раздались возгласы сожаления о том, что им не доверяют, хотя они и сами уже давно меж собой кумекали о незаконном императрицы царствии, но только громко об этом ещё не говорили случая не было.
- Господи! - широко перекрестился Игнат Суета. - Да мы здесь все до единого со всеми своими потрохами законному-то да истинно православному с великой радостью передадимся, поелику нет больше мочи кровопийство купцов да прочей торгующей падали терпеть!
- Не станем, не станем боле терпеть! - раздались крики. - Год хотя бы вольными да богатыми пожить! Заели нас купцы, душееды проклятые!
- Говори, говори, как нам Павла Петровича на престол царей российских возвесть! Животы за то дело кладем!
Мужики, бородатые, нескладные, простирали к лежащему Беньёвскому клешневатые руки, азартно, негодующе шумели, осмелевшие от собственной ярости. Но лежащий поднял руку, призывая к молчанию, и разом смолкли мужики.
- Ребята, ваша приверженность искренняя святому делу цесаревича Павла мне таперя хорошо заметна стала. Но одними криками да словесным радением что сделать можно супротив армий Катерининых? Ведь её генералы турка сейчас под орех щелкают, так не нам же с вами Санкт-Петербург воевать идти?
- Точно! - усмехнулся кто-то. - Скорехонько укакаешься!
- В оном случае, - продолжал Беньёвский, - действовать надобно с превеликой осторожностью и осмотрением, чтоб прежде того, как дело зачнем, не дать никому повод нас с вами в железо заковать.
- О том не печалься, - с обидой в голове заверил Суета. - Яко караси подо льдом молчком сидеть станем.
- Ну и отменно. Посему торопиться не будем, покуда я из Петербурга от одномышленников своих известий верных не получу о том, что все уж к падению известной вам персоны готово. Тем же временем, чтоб было, чем казачишек Нилова попугать, фузеями до порохом запасайтесь. Сабли, шпаги, пистолеты тоже не лишними будут. А главное - тайну нашу блюдите!
- Поняли! - закричали сразу несколько голосов.
- Отменно поняли, - сказал и зачем-то поклонился Суета. - А скажи, как нам тебя величать, мил человек?
Беньёвский приосанился:
- Зовут меня, робятки, Мориц-Август, а роду я Беньёвских.
- Беньёвский? Ну, сие нам проговаривать долго, а будешь ты у нас для удобной короткости Бейноском.
Постояв ещё немного, стали мужики из избы выходить, но Игната Беньёвский задержал:
- Тебя ненадолго попрошу остаться.
Игнат остановился и, когда товарищи его покинули избу, присел на краешек кровати, где указал ему место больной.
- Ты ведь у них за старшого, Игнат? - широко улыбнулся Беньёвский.
- Точно, за старшого, - кивнул Суета.
- Ну так я вот что у тебя спросить хотел: то судно, на коем вы на Алеуты плыли, где сейчас?
- А выбросило нас тогда на берег, где река Большая в море впадает.
- И что ж вы учинили с кораблем?
- Хотели поначалу топорами изрубить до сжечь по злобе, но канителиться не захотели да забоялись, что Холодилову способ дадим нас за поломку той посудины на каторгу упечь.
- Сие ведь барк?
- Правда твоя, барк. Токмо гнилой весь оказался, когда рассмотрели мы его хорошенько, - под свежей обшивкой все старое и трухлявое.
- Где ж теперь тот барк?
- Загнали его тогда в бухту Чекавинскую. Полагаю, всю зиму он там простоит, ежели сам собой не развалится, а Холодилову в Охотск его перегонять не стали.
Беньёвский сильно о чем-то задумался, потом спросил:
- Что ж, совсем тот барк для плаванья дальнего не пригоден?
- Для долгого вояжа крепости в нем вовсе не осталось - гниль трухлявая, - решительно покрутил головой Игнат. - Он и слабой бури не выдержит, в щепу разлетится. У него и мачты в гнездах не держатся, и такелаж худой, и паруса дырявы. Сам Николай Угодник на ковчеге оном плыть не отважился бы.