— Дай сюда!

Отобрал ключи. Как и следовало ожидать, она их перепутала и пихала не в ту скважину.

— Свет!

Догадалась, зажгла в прихожей. Втащил Брута, закрыл дверь. Выдохнул. Отбились, что ли?

— Дай тряпку, он же тебе все кровью зальет!

— Какую тряпку?

— Половую!!!

Веревкой спутал Бруту ноги, длинный конец пропустил под сведенными за спину руками, обернул вокруг шеи, слегка затянул. Порядок.

Метнулся в кухню, встал у окна. Осматривая двор, достал радиотелефон, набрал номер местного отделения и бросил «трубку» Татьяне.

— Дозванивайся.

— И что мне сказать?

— Скажи: «Добрый вечер…»

Во дворе спокойно. У машины — никого… Опять эти мелкособственнические инстинкты? У тачки никого, а у соседнего дома кто-то трется. С такого расстояния не рассмотреть, но в силуэте есть что-то знакомое. Спросим у «языка». Он скажет. Время есть, первый наряд появится не раньше, чем минут через десять. Как там было в кино про воздушных десантников? Командующий разрешил все приемы, кроме стрельбы боевыми… На войне мы бы нашли способ вас разговорить. Все верно — разговорим. Мы хоть и не на войне, но и не в кабинете…

Из подъезда вылетел Парамоша. Сиганул так, что только пятки сверкали. И вдалеке, за деревьями, поехало что-то большое и темное. Машина. Что характерно — без света. Неужели их дожидалась? Тогда почему не дождалась? Да и откуда у этих гопников машина?

Не будем гадать — спросим.

— Дозвонилась?

— Да. Обещали приехать, как только освободятся.

— Посиди в комнате. И дверь закрой.

Татьяне хотелось сказать, что уж в такую минуту он бы мог не оставлять ее одну. Вовремя спохватилась, промолчала.

— Можешь немного выпить, но не переборщи, тебя еще допрашивать будут. Я закончу и объясню, что и как говорить. Мне тоже немного налей…

Брут очухался, но глаз не открывал.

Волгин присел на корточки:

— Будем разговоры говорить?

— Мне плохо!

— Пока — терпимо. Вспомни о людях, которым ты сделал еще хуже.

— Я ничего не скажу.

— Уверен?

— Муж-оперативник, пусть даже бывший, все равно умудряется втянуть в неприятности.

— Но сам же с ними справляется.

— Когда оказывается рядом. Но рядом его почти никогда не бывает.

— Нападают на жен и похищают детей только в книгах и фильмах. Сколько работаю, ни разу с таким не сталкивался. Даже не представляю, на какой уровень надо выйти, какие сферы затронуть, чтобы это произошло. Писатели и режиссеры любят нагнать чернухи, а в жизни все до смешного обыденно. Бумажки, запросы, совещания и проверки… Сплошная рутина.

— В семейной жизни тоже сплошная рутина, и ситуации, в которых могут потребоваться твои навыки, случаются очень редко… Вообще не случаются. А с обыденностью приходится справляться одной. Наверное, поэтому мы и разошлись. Хочется не подвигов, а мужа. Обыденного и рутинного, но живого, а не виртуального. Того, который рядом.

— Ты не права, дело не в работе.

— В чем же?

— Вспомни О'Генри: он был прав, когда сказал про дороги. Также и здесь. Дело не в работе, а в том, что внутри нас заставляет выбирать эту работу.

В квартиру, где валялась обдолбанная Нинка, ворвались посреди ночи, выбив дверь ударом ноги. Когда Нинку растормошили, она удивилась, но не испытывала страха до тех пор, пока под кроватью не обнаружился выжатый шприц, а в тумбочке — приличная доза героина.

— Это не мое! — вопила она, кидаясь на оперов. — Я что, похожа на дуру — там ширево держать?

Нинке было из-за чего психовать. Ее дважды судили за хранение наркотиков, она отделывалась условным наказанием, но в третий раз лафа могла кончиться.

— Не мое это! У-у-у, подбросили!

Приглашенные понятыми соседи ей не верили.

— Теперь хоть посадите? — шепотом спросил один из них.

— Если б мы решали…

Оказавшись в отделе, Нинка истерику прекратила и, стремясь облегчить свою участь, заложила всех, но сказать, куда делся Стенли, не могла.

В дальнейшем опера, исходя из своих соображений и рассчитывая на Нинкину помощь, будут ходатайствовать о том, чтобы ее оставили на подписке, но именно в этот раз прокурор решит проявить твердость и выдаст санкцию на арест…

Парамошу взяли под утро. Всю ночь он шхерился у знакомых, не спал, позвонил папе и, узнав, что все спокойно, решил вернуться.

— Ты кого-то боишься? У тебя неприятности?

— Нет, па. Один из моих знакомых влетел, а ты сам знаешь, как менты могут пришить статью…

Батя не знал, но согласился. Его собственный опыт общения с правоохранительными органами сводился к беседам с деликатными сотрудниками БХСС, которых он навидался в конце восьмидесятых, когда начинал свою коммерческую деятельность.

— Может, лучше вообще не приходить? Снимешь квартиру, поживешь отдельно, а за месяц все уладится. Сам знаешь, у меня связи.

— Так и сделаем, но мне надо забрать кое-какие вещи. Думаю, легавые еще спят. Времени было половина шестого. Его задержали на подходе к дому. Брали жестко. Отдышавшись, Парамоша сказал:

— Я не при чем. Это все Брут, а я только на лестнице стоял. Позовите отца.

— Обойдешься, ты уже взрослый.

— Я хочу папу!

Парамоше будут вменять несколько эпизодов краж и грабежей, но через месяц он выйдет из СИЗО — у бати окажется достаточно денег и связей, чтобы решить вопрос. Но в дальнейшем Парамоша по какой-то причине станет краснеть при вопросах о том, как ему сиделось, и избегать встреч с «откинувшимися» сокамерниками. Более того: подзавяжет он и с преступной деятельностью. Никакого насилия, максимум — уклонение от уплаты налогов.

То ли внушение папино подействует, то ли зря все же ругают нашу далекую от европейского уровня исправительную систему.

А опера, знающие точный ответ на этот вопрос, никому ничего не расскажут.

Разве что на служебной пьянке в узком, проверенном кругу.

14. Расплата

Понаблюдав за бегством Чужого и Парамоши. Актер поехал на встречу со Стенли. Он не сомневался, что Стенли придет, как не сомневался и в том, что он заготовил какую-нибудь гадость, если не основным, то уж запасным вариантом — точно. Актера это нимало не волновало. Глупо погибнуть от рук такого придурка…

Точкой рандеву был выбран сквер недалеко от вокзала. В темное время приличные люди избегали сюда заходить. Оставив машину, Актер прогулялся, чтобы убедиться в отсутствии засады. Все было чисто. Ни в идеальных с точки зрения профессионала, ни в абсолютно «дилетантских» местах никто не прятался. Вероятность того, что Стенли явится с милицией, Актер посчитал ничтожной, а остальное его не пугало. Маски сняты, и нет нужды прикидываться безответным «терпилой».

«Многовато трупов получается, — думал Актер, сидя в машине, — а в моем деле количество не переходит в качество, скорее, наоборот». Казарина, по большому счету, можно было не трогать, но те убийства, которые он намеревался совершить, являлись необходимыми, как и уже совершенное убийство Варламова.

Л., хозяин и благодетель, его подставил. Продал. С одной стороны, вернув когда-то Актеру жизнь, он имел право в дальнейшем распорядиться ею по своему усмотрению. С другой — они так не договаривались. Актер был готов сделать для Л. что угодно — но тот передал права на Актера третьей стороне, стараться для которой Актер не нанимался. Как и почему так получилось, Актер не знал, но в одном был уверен точно — Л. не имел ни малейшего понятия об Инне. Скорее всего в происшедшем повинны длинный язык и непомерное самомнение. Хотя, казалось бы, такого быть не должно.

«А ведь тебя, старый мудак, когда-нибудь грохнут», — решил Актер и встрепенулся, почувствовав, что появился Стенли.

Стенли шел осторожно. Издалека заметив машину, долго стоял, высматривая, кто в ней сидит. Разглядел одного человека. Поза безмятежная. Спинка кресла откинута, руки сцеплены на затылке, вспыхивает огонек сигареты. Расправив плечи, Стенли передернул затвор пистолета, и патрон, уже находившийся в канале ствола, улетел в темноту. Матюгнувшись, Стенли положил газовик в боковой карман куртки и стал подкрадываться к машине сзади. Ноги его отчаянно дрожали. Невдалеке грохотал товарный поезд.