То, что мы делали тогда, сегодня назвали бы психологическим тренингом. Моделировались ситуации, в которых мои кадры должны были в считанные минуты суметь принять решение, соответствующие менталитету стереотипного мента. Этот стереотип должен был стать едва ли не сущностью каждого. Его альтер эго.
Столь же необходимо было проверить на деле качество изготовленных документов.
Сам я проверялся неоднократно.
Выходил со товарищи на Крещатик, и мы шли к любому посту милиции. Небрежно козыряю и не показываю, а предъявляю свое важняцкое удостоверение Особой инспекции МВД СССР, а затем прошу срочно предоставить мне служебную "Волгу" для оперативных целей. Они независимо от их званий останавливают по моему требованию любую машину, а позже отмечаю водителю путевой лист.
И, как расшалившиеся в отсутствие родителей дети, мы катаемся на этой тачке по всему Киеву и терроризируем послушных "кислиц". Таким образом снимался внушенный человеку с детства страх перед милиционером нашей лагерной страны. Не раз я вспоминал участкового Кислицу, которого потом конотопские хлопцы нанизали за подбородок на металлический прут заводской ограды. Вот, думаю, попался бы ты мне, кат! Мы закаляли психику каждого бойца в полевых условиях. Например, таскали с ними в угрозыск тех, с кого позже должны были брать бабки. В Киеве - на Короленко, в Москве - на Петровку. Не обходилось и без казусов.
4
Однажды я остановил машину министра, как оказалось, просвещения Украины Удовиченко. Шофер в растерянности - ему нужно забрать этого министра в положенное время, чтобы везти по срочным каким-то делам. Нет, говорю я ему, оперативные соображения диктуют мне мое решение воспользоваться именно этой машиной. Шофер просит: давайте, мол, заедем в министерство, я доложусь и - в вашем полном распоряжении. А пока разговоры разговаривали на ходу, он свернул под арку Министерства просвещения на проспекте Карла Маркса, а там - менты.
И куда ж деваться?
Идем с не настоящим удостоверением и настоящим шофером к настоящему же министру, а он уже злой из-за машины, аж дар речи потерял от подобного унижения своего престижа. Он едва рот открыл, когда я говорю, что прибыл в Киев из Москвы со спецзаданием от самого Щелокова.38 Тут он берет мое удостоверение, кладет в ящик стола и, обретая речевую способность, спрашивает меня о том, кому я непосредственно подчиняюсь на рiдной неньке Украине.
Я ему поясняю, что такое особая инспекция и что она не подчиняется никому кроме министра Внутренних Дел СССР генерал-полковника Щелокова. Хорошо же, говорит мой визави, но поставлен ли в известность о вашем витийстве на проспектах Киева украинский министр внутренних дел, и если коллега извещен, то он, Удовиченко, сейчас же позвонит и попросит у того внятных объяснений.
Я повторяю, что операция - строго секретная и особо важная, что машину я изъял для оперативных целей.
- Эге ж! - восклицает эта VIP-персона. - А вы знаете, что мы с вашим министром товарищем Щелоковым в таком-то году работали вместе в советском посольстве в Канаде? Мы с ним знакомы лично, и я сейчас позвоню ему по ВЧ!
Вот тут я и повел носом - пахло паленой липой.
- Товарищ министр, - говорю, - поступайте, как вам вольно, но бороться с преступностью - общее дело всех коммунистов.
- Может оно и так, - говорит товарищ Удовиченко. - Только почему же именно на моей машине нужно бороться с отбросами общества?
Но призадумался.
- Так сложилась оперативная обстановка, - долдоню я. - Пока мы с вами выясняем пустяковые отношения, она может измениться непоправимо! Следственные органы вправе рассчитывать на помощь лучших людей страны!
- Впредь советую вам, капитан, действовать с большей осмотрительностью, - умягчается он и протягивает мне мое дорогое удостоверение. - Что ж... берите мою машину и постарайтесь уважительно относиться к украинским властям. Двух часов вам хватит, чтоб решить ваши проблемы?
- Это проблемы общегосударственные, - упрямо говорю я.
- До свидания, капитан!
И опять неискоренимая дерзость едва не сыграла со мной злую шутку.
На министерском авто я гонял целый день. Ездил в дальний район Киева Оболонь на подпольную квартиру, где жила одна из моих девушек. И освободил я машину лишь в девять вечера. Видимо, это окончательно возмутило требовавшего уважения министра. Он, наверное, все же позвонил куда-то, потому что утром двор оказался полон товарищами в красивых фуражках. Я увидел их из окна квартиры с седьмого этажа. Позже я узнал, что киевские менты часа четыре ходили по подъездам, спрашивали обо мне дворников и старух. Вот так я понял, что засветился и стал гораздо осмотрительней. Как и советовал, впрочем, советский министр Удовиченко.
Жаль, что на будущем следствии я не назвал его в числе своих подельников.
5
А киевских жидов мне отчасти жаль...
Так случилось, что это я втянул их в крупный преступный бизнес.
Жили они себе в славном Киеве. Тихо-мирно подворовывали. Приехал какой-то конотопский паренек - помогли с трудоустройством, с родителями перезнакомили. Обогрели. Приютили. Дали какое-то жилье, деньги.
Мне надо было сказать:
- Орлы! Имеем мы по тысяче в месяц - радуйтесь и наслаждайтесь жизнью! Это пять месячных зарплат советского инженера!
А мы ж "тюремщики", как принято было тогда говорить, взрослые дяди: Кашлюнов, Галкин, Юдкин, я, имеющий уже за плечами этапы - использовали их. Так получается. И когда нас посадили, то их матери, наверное, прокляли меня.
Звоню я недавно в Филадельфию Яшке Богатыреву, а трубку берет его мамеле. И она меня через столько лет узнала:
- Коля, это вы?
- Да, - говорю, - Эстер-Мария. Это я...
- А что вы, Коля, хотели?
- А что Коля хотел? С Яковом поговорить.
- А разве вы еще не забыли, что есть Яша?
- Почему же я должен забыть его, Эстер-Мария? Яша для меня близкий человек.
- После того, что было?
- А что было? Немножко посидели в тюрьме...- говорю.
- Вы нам столько горя принесли, Коля. Мы все боимся: как бы в Америку не приехали...
Без комментариев.
А, может, это они использовали нас? Вопрос остается открытым. Да и стоит ли сейчас ломать над ним голову.
Пойдешь в Киево-Печерскую лавру, к дальним святым мощам лбом прикоснешься - легче становится...
6
Пришла пора "рубить капусту", как любил говаривать один мой знакомый поэт.
Известно, что в те времена приличные деньги делались на торговлишке простой газировкой, а уж что говорить о пиве! Местные жиды с пивной базы, похоже, давно сушили сухари и собирали "допровские корзинки", ибо существует определение: жадность фраера сгубила. Сухари-то сушили, а красть - это страсть. И мы стали их "бомбить": заходим в квартиру, проверяем документы жидовского набоба и его ближайшего окружения, предъявляем сияющий печатью ужасной Генеральной Прокуратуры ордер на обыск. Кашлюнов и я выступаем в качестве оперативных работников из Москвы. Понятые наши "коллеги". Приступаем к изъятию ценностей, которых повидали неимоверное количество. Деньги наши стали ваши, а потом - наоборот.
Классика, господа лавочники. Зачем тебе, Изя, сорок пар обуви одного размера, которые стоят упакованными в платяном шкафу? Может быть, ты сороконожка? Нет? А на кой тебе, Додик, пятнадцать костюмов? Моль подкармливаешь, как бывший юннат и тимуровец? Это излишнее проявление гуманизма, это гуманистическая истерика, Давид. А настоящий гуманизм в советской кутузке. Там тебя бесплатно побреют и костюмчик принесут. Ах, не хочешь в тюрьму? Вычеркиваем. А денег-то! По всем карманам и пистончикам брюк напихано! Да во всех костюмах! Не успеваешь вынимать? Сара не успевает их утюжком гладить? Нет, мы тебя не вычеркиваем. Посмотрите, товарищи, как неуважительно относится к денежным знакам страны этот боец торгового фронта! Посмотрите, граждане судьи, какие они пожульканные и помятые, наши советские рубли, трояки, пятерки, червонцы и двадцатьпятки! Их не то что утюгом, их дорожным катком не разгладить! Какое неуважение к нетрудовому рублю, господа жиды! Какое босяцкое отношение к Государственному Казначейскому Билету! Это же экономическая диверсия - не ниже!