Наконец закончились медицинские процедуры. Адъютант Петр Кожемяков тоже завершил свои дела: сдал машину, оформил железнодорожные билеты.

Мартовским днем в уютном плацкартном вагоне мы отправились на юг.

В Железноводске весна была в полном разгаре. Припекало солнце, зеленела трава, набухали почки на деревьях. На улицах и в парках было по-весеннему много людей. С волнением шагал я по знакомым улицам Железноводска, вглядываясь в каждый дом. А вот и военный санаторий "Дом инвалидов", где когда-то мне пришлось лечиться. Зашел в приемное отделение. Шагнул в кабинет начальника. За столом восседал незнакомый мне грузный человек.

- Где майор Мильчев? - сразу спросил я.

- Вы, очевидно, имеете в виду генерала Мильчева... Он находится у себя на родине, в Болгарии, и занимает высокий военный пост...

- Что ж, я счастлив, что доктор Мильчев дождался возвращения на свою освобожденную родину. Я многим обязан ему. В сорок четвертом он поставил меня на ноги.

Через час врачи и сестры уже знали о приезде их бывшего пациента. Первым делом меня повели в ту самую палату, из которой я в июне прошлого года сбежал на фронт.

В этой просторной комнате и состоялся "высший медицинский совет". Я сидел среди старых знакомых, добрых друзей и с гордостью думал о том, как много на свете хороших людей.

Терпеливо выслушав чисто профессиональные разговоры врачей, я попросил слова, чтобы внести некоторую ясность:

- В моем распоряжении всего двадцать один день. 10 апреля выезжаю на фронт. Задерживаться не намерен ни на минуту. С учетом этих сроков и прошу вести лечение. Обещаю быть дисциплинированным больным.

И начался ускоренный процесс лечения.

Сколько больных и раненых, сколько инвалидов Великой Отечественной войны будут до конца своей жизни с теплотой и нежностью вспоминать всеисцеляющие руки врачей и медсестер из военных госпиталей и санаториев Кисловодска и Пятигорска, Ессентуков и Железноводска! Сотни госпиталей и санаториев приютил в годы войны этот чудесный край. Минеральные и серные источники и животворное кавказское солнце очень помогали спасению раненых, облегчению их страданий, возвращению людей в строй.

Быстро летели дни. На сей раз мой отъезд из санатория прошел без инцидентов. Меня тепло проводили на станцию и посадили в электричку. Поезд тронулся, набрал ход, а до меня продолжали доноситься дружеские напутствия: "Счастливо кончить войну... Ждем вестей из Берлина..."

Много хлопот ожидало меня в Москве. Неожиданно выяснилось, что мне будет очень непросто добраться до бригады. Погода стояла нелетная, а наши войска 16 апреля перешли в наступление. Ждать попутного транспорта я уже не мог.

Выручил неутомимый Володя Беляков, поднявший на ноги всех и вся. В середине ночи в моем номере в гостинице ЦДКА раздался долгожданный звонок.

- Все в порядке, - услышал я возбужденный голос Володи. - Выхлопотал все же у своего начальника новенький "виллис". Утром получай его на нашей базе и жми до самого Берлина.

От радости у меня дух перехватило.

- Володя, спасибо. Век не забуду. А своему начальнику передай - в долгу не останусь. Если придется штурмовать Берлин, постараюсь захватить машину Геринга или Геббельса и расплачусь.

Оба мы были в приподнятом настроении и, конечно, совсем не думали тогда, что мое шутливое обещание будет исполнено в самом ближайшем времени. Теперь, когда все давно позади, хочу поведать эту историю.

Между Потсдамом и Берлином, недалеко от автострады, идущей на юго-запад, в одной из летних резиденций Геббельса, стояли в гараже несколько новеньких, специально для него изготовленных "мерседес-бенцев". Одна из этих машин досталась мне. Спустя несколько месяцев после победы, когда 55-я бригада стояла в Австрии, юго-западнее Вены, в гости ко мне приехал Беляков. Ему я и вручил эту машину с просьбой передать ее по назначению...

Ну а тогда, ранним утром, наш маленький "виллис" помчался на запад. На третий день мы уже были на польской земле. В поисках кратчайшего пути свернули на Демблин, Радом, Ченстохов. Здесь нас постигла неудача. Мы не предполагали, что переправа через Вислу в районе Демблина взорвана. А через железнодорожный мост длиной почти в километр, по которому проложены рельсы, машину не переправишь. Подниматься же севернее, к Варшаве, - значило потерять около суток.

Помощь пришла оттуда, откуда мы и не ждали: польские железнодорожники на скорую руку смонтировали подобие вагонетки, мы погрузили на нее свою машину и по железной дороге переправились на западный берег Вислы. Как ни торопились, но эта операция заняла у нас шесть часов.

Дальше путь лежал по уже пройденным с боями местам. Промелькнули знакомые названия городов: Енджеюв, Радомско, Велюнь, Рыбник, Лигниц, Бунцлау...

Перегоны были такие длиннющие, что даже здоровяк шофер Петр Рыков не выдерживал физического напряжения  - то и дело клевал носом. В такие минуты его сменял Петр Кожемяков, а в дневное время я сам садился за руль, чтобы хоть немного помочь уставшим ребятам. Переправились через Одер, подъехали к Нейсе. Здесь уже чувствовалось дыхание фронта. Попадались госпитали, фронтовые базы, подвижные ремонтные мастерские. Все чаще и чаще встречались колонны машин, идущие за боеприпасами, спешили с горючим десятки автоцистерн, санитарные машины везли в тыл раненых. В густом лесу наткнулись на тылы 3-й гвардейской армии генерала Гордова. Стали расспрашивать встречных о нашей танковой армии. Каждый хотел нам помочь, разъяснял, показывал по карте, но данные были противоречивые, и трудно было понять, где находится 3-я танковая.

К утру 21 апреля немного разобрались в обстановке. Встретили штаб 13-й армии и узнали направление действий наших танкистов. Через несколько часов мы въехали в расположение тылов 3-й гвардейской танковой армии. Начальник отдела кадров, маленький, щуплый полковник Меркульев, желая блеснуть осведомленностью, не выпускал из рук карту, показывая линию фронта и местонахождение нашего корпуса.

- А где 55-я бригада?

- Позавчера была в тридцати километрах от Вюнсдорфа.

- Так это было позавчера, а сегодня?

Сведения у Меркульева, хотя и оказались устаревшими, отличались большой точностью.

Мы остановились на несколько часов во втором эшелоне, чтобы подкрепиться, почиститься, побриться. Я не мог предстать перед командармом и командиром корпуса, не приведя себя в полный порядок.

Нам повезло: проехав несколько десятков километров, мы встретили нашу регулировщицу Машеньку Сотпник.

Соскочив с машины, я на радостях обнял ее.

От одного сознания, что встретилась эта маленькая белокурая девушка, прошедшая вместе с нами путь от Киева до Берлина, хотелось по-мальчишески прыгать, кричать, смеяться. Раз Машенька Сотник стоит на своем посту, значит, не потребуются больше ни карта, ни компас, никакие ориентиры: она все знает, все расскажет.

Не ожидая вопросов, девушка сообщила, куда ушла бригада и где она находилась минувшей ночью.

- Откуда ты все знаешь, ты же не была там?

- Сегодня утром встретила здесь раненого комбата Федорова. Он и рассказал. Бои идут упорные. Фаустники расстреливают наши танки из окон, из подворотен, с чердаков. Убит командир батальона Сафронов, ранен заместитель командира корпуса генерал Якубовский.

- Иван Игнатьевич?

- Да, он самый.

Я мысленно перенесся в прошлое... Мой боевой путь пересекался с дорогой, по которой шла 91-я танковая бригада И. И. Якубовского, на Днепре, под Киевом и Фастовом, на Висле. Слава его бригады гремела на нашем фронте. В период наступления командарм П. С. Рыбалко использовал 91-ю бригаду на главном, решающем направлении, она всегда являлась силой, которую бросали в бой в самый кризисный момент. В обороне же 91-я бригада была надежным щитом, прикрывавшим танкоопасные направления.

П. С. Рыбалко любил танкистов Якубовского и глубоко уважал комбрига. "Там, где Якубовский, там я спокоен, там непременно будет успех", частенько говорил командарм. И это было действительно так.