"Мы не одни. Теперь устоим", - подумал я.

...Затишье на нашем участке длилось недолго. Над лесом со стороны деревни Жидки показались клубы синего дыма. Послышался шум танковых моторов. Потом над верхушками деревьев взвились сотни белых ракет, от опушки оторвались десятки черных паучков и поползли на нашу высоту. Я посмотрел на командира артполка. Семашко понял меня без слов.

- Рано открывать огонь, - сказал он.

За вражескими танками шли бронетранспортеры с пехотой. С каждой минутой они приближались к нам. Семашко теперь уже сам поглядывал на меня:

- Начнем?

- Давай подпустим еще немного, вон до тех трех сосен.

Взмахом руки я подал сигнал. И сразу ожила наша притихшая было высота. Ударили батальонные пушки и минометы. Открыли огонь тридцатьчетверки. В лесу заговорили дивизионы Семашко.

Вражеская пехота, застигнутая врасплох нашим огнем, рассыпалась веером и залегла.

Загорелись два фашистских танка и бронетранспортер. В стане неприятеля произошла заминка, правда, длилась она недолго. Гитлеровцы опомнились, вызвали авиацию, снова двинулись вперед их танки. Наш огонь опять заставил врага остановиться. Он подтянул пехоту и бросил ее в новую атаку.

Два часа длилось это методичное наступление.

Солнце постепенно уходило на запад, прячась за лесом.

Запылал еще один вражеский бронетранспортер, нам удалось подбить немецкий танк, но гитлеровцев это не остановило.

Снаряды у нас были на исходе. Орудия прямой наводки вышли из строя. Вся надежда была на наши уцелевшие четыре танка и артиллерию Семашко.

- Давай, друг, пропустим немецкие танки и весь огонь обрушим на пехоту, отрежем ее от танков, - говорю я Семашко. - А ночью будем с бутылками охотиться за прорвавшимися машинами.

Так и сделали. Весь огонь направили на пехоту. И она не выдержала, залегла. Но опять появились над нами проклятые "мессершмитты". С полчаса безнаказанно утюжили высоту. А когда они улетели, на наши траншеи и блиндажи, как по команде, ринулись десять немецких танков, следовавшая за ними пехота вскоре очутилась в наших окопах. Разгорелся рукопашный бой.

Смертельная схватка шла в траншеях, в блиндажах, на обратных скатах высоты. Отходить к лесу не было смысла. Казалось, все пропало. Единственную надежду мы возлагали на наступление ночи, но солнце, как назло, никак не скрывалось за горизонтом.

Уцелевшие орудия Семашко работали в невиданном темпе.

И вдруг все изменилось, будто кто-то шутя передвинул кинокадры. Шум боя ослабел. Что произошло? Я выскочил из блиндажа и увидел, что вражеские солдаты бегут к лесу.

И тут все прояснилось. Ткачев, видя безвыходность положения, все свои оставшиеся танки направил на фланг противника. Наши машины смяли часть пехоты, подбили два немецких танка. Тут-то и побежала вражеская пехота, а за ней устремились фашистские танкисты: они боялись действовать изолированно в условиях надвигавшейся ночи.

Я успел добежать по траншее до Москалева. Он поднял роту и с криком "ура!" бросился преследовать гитлеровцев. Высоту быстро очистили от врага. Удачный маневр Ткачева спас весь батальон. Но комиссар батальона продолжал преследовать фашистов.

Наконец солнце сжалилось над нами и скрылось за горизонтом. В темноте ярко пылали танки в бронетранспортеры. Языки пламени лизали низкое небо.

Коханюк надрывался у рации.

- Где Ткачев? - спросил я.

- Третий раз передаю ему одно и то же - вернуться на высоту.

- Что же он?

- Твердит одно: "Вас понял. Веду бой. Меня атакуют с трех сторон. Не могу прорваться к вам".

Прошел еще час. Радио Ткачева совсем перестало отвечать, стрельба прекратилась. Ко мне подошел Москалев.

- Товарищ комбат, разрешите мне пойти с ротой на выручку Ткачеву. Я знаю эти места.

Я разрешил, и Москалев нырнул в темноту.

Через несколько часов он снова появился на пороге землянки. Бледный свет коптилки падал на его измученное лицо.

Мы сразу поняли: случилось несчастье.

- Комиссар... наш комиссар... - чуть слышно прошептал Петр.

Говорят, на фронте привыкают к смерти. В этом есть горькая доля правды. Но известие о гибели комиссара так больно резануло нас по сердцу, такое огромное горе свалилось на наши плечи, что казалось - этого не выдержать.

Зазвонил телефон. Связисты сумели-таки наладить телефонную связь и соединили меня с генералом.

Голос комдива показался далеким-далеким:

- Как дела?

- Плохи, товарищ генерал.

- Почему?

- Ни одного танка в строю не осталось. Орудий нет. Большие потери в людях. Убит комиссар...

Генерал тяжело дышал в трубку.

- Я и не знал, комбат, что вы пессимист. Не падайте духом. Сегодня ваши подчиненные сделали большое дело. Передайте ребятам, что и впредь мы будем драться за нашу землю так, как нынче дрались они... Слушайте внимательно, комбат. Командарм приказал представить вас лично и всех подчиненных к награде. Завтра наградной материал должен лежать у меня на столе. К утру вас сменит Максимов. Я даю ему артполк и дивизион истребителей танков. Вашему батальону надлежит собраться в батуринском лесу. Вас ждут новые дела...

Вытянувшись в колонну, мы выходили с поля боя. На носилках поочередно несли обгоревшее, изуродованное тело Андрея Ткачева.

Утром батальон выстроился у единственного уцелевшего танка. На его башне стоял гроб, обтянутый красной и черной тканью. Танкисты сколотили его из снарядных ящиков. Оружейники из латунных стреляных гильз выбили слова:

"АНДРЕЙ ТКАЧЕВ - КОМИССАР И ДРУГ. 1909-1941 гг."

Траурный митинг был коротким.

Выступали комсомольцы от всех трех поредевших рот.

На танк, который служил и трибуной, поднялся Петр Москалев с перевязанной рукой. Ветерок слегка шевелил светлую шевелюру лейтенанта. Он помолчал минуту-другую, прежде чем заговорил:

- Вчера мы на нашей, на моей родной земле смоленской подбили несколько фашистских танков. Я верю: настанет такое время, когда фашистские танки будут пылать в самой Германии, в самом Берлине. Жертвы нас не остановят, трудности не испугают. Мы будем в Берлине, ты слышишь, Андрей? Клянемся перед твоим прахом, что отомстим за тебя, за горе наших матерей и сестер. Оглядев бойцов горящими глазами, Москалев обратился к строю: - Ребята, комсомольцы, дадим клятву?!

- Клянемся!.. - загремело в ответ.

- И еще скажу... - продолжал Москалев. - Когда кончится война, я приеду в Батурино, приглашу с собой молодежь, поведу в этот лес, к этому столетнему дубу и скажу: будьте такими, каким был этот славный рязанский парень. Он просто жил и героически погиб за нашу Родину.

Гроб бережно опустили в могилу. Прогремел троекратный ружейный салют...

* * *

К нам в батальон прибыл Глебов, привез целую кучу новостей, и не только приятных. Тяжело ранен командир дивизии Коваленко. Контужен комиссар дивизии Кабичкин. Убит начальник артиллерии дивизии Николай Иванович Козлов.

- Ну и задал ты нам хлопот с этой высотой! Два дня не прекращаются там бои. Но Максимов молодец, крепко огрызается. Вот бы вы там пригодились.

- Так в чем дело? Используй нас в пешем строю. Как-никак, а на котловом довольствии у нас сто тридцать один человек. Увидишь, Виктор Сергеевич, не подкачаем. Мы уже привыкли воевать в качестве пехотинцев.

- Теперь поздно. Распоряжаться вами не имею права. Глебов отозвал меня в сторону и показал телеграмму.

"Батальон выходит из вашего подчинения. Отправить на Урал, в учебный центр", - прочитал я.

- Понял?

Я был ошарашен. Хотя до нас и доходили слухи о существовании приказа, который требовал беречь танковые кадры, непрерывные бои, которые мы вели, не давали возможности применить его.

- И когда же нам трогаться?

- Завтра с утра. Сегодня получите аттестаты на все виды довольствия. Я постараюсь перед отправкой еще раз заглянуть к вам.

Глебов уехал, заставив нас призадуматься над будущим.

В этот день появились у нас представители штаба дивизии и армии. Пригнали пять машин, выдали десятидневный паек и по лишней паре белья, заменили обмундирование. Начальник тыла дивизии Григорий Яковлевич Гуревич проявил особую активность.