Кстати... Иванов вытащил записную книжку, открыл ее на страничке с буквой "С", переправленной красными чернилами на "3", и подписал под записанной там фамилией Либерштейн: "Глаша и Фриц (семиты-антиаскеты)". Потом подумал и переправил на "аскетов-антиевреев".

Не успел он убрать записную книжку (на самом деле он только сунул ее во внутренний карман пиджака, застегнул пиджак на все пуговицы, затем надел его, подумал и пару пуговиц все же расстегнул), как в дверях комнаты появился один из аскето-семитов. Больше того - один из Фрицев Либерштейнов, что усложняло задачу, так как Фриц Либерштейн аналогов не имел и в самом деле был один.

- Живой? - спросил хозяин.

- С трудом, - пробормотал Изя.

- О! - Фриц обрадовался так активно, что ему пришлось быстро помрачнеть и схватиться за разваливающуюся надвое голову. - Труд - это интересно, сказал он чуть менее жизнерадостно. - Труд - это замечательно. Кстати, за это можно опохмелиться. Ты как?

- Положительно, - подхватил идею Изя.

- Тогда я за бутылкой в магазин, - сказал хозяин и, опрокинув в себя чудом оставшийся после вчерашней пьянки полупустой стакан, умчался.

Изя слизал последние капли с опорожненного стакана и злой откинулся на спинку кровати. "Вот ведь хозяин! Сам опохмелился, а мне не предложил!"

Подошедшая собака дружелюбно повиливала хвостом. Он сидел на диване и с предвкушением ждал опохмелки, ощупью поглаживая собаку по заднице. По одной из двух задниц...

Авторская благодарность:

Сергею Дорофееву, Алексею Гравицкому, Надежде Агеевой за образы Изи Иванова и обоих Либерштейнов.

Дмитрию Шевченко за образ "голого мужика".

Псу Маку за образ Двулика.

Картам, плакатам, книгам и прочему за образы карт, плакатов, книг и прочего.

Водке "Гжелка" за трезвые идеи.

Всем, кто дочитал до конца, за величайшее терпение.

Отдельная благодарность Льву Толстому, Александру Дюма-отцу, бывшему президенту США Биллу Клинтону и папе римскому Иоану-Павлу за то, что не принимали в этом никакого, даже самого активного, участия.

СПАСАТЕЛЬНЫЙ

ИЗБАВИТЕЛЬ

Когда я вижу сломанные крылья

Нет жалости во мне, и неспроста:

Я не люблю насилье и бессилье,

Вот только жаль распятого

Христа.

Владимир Высоцкий

За что же все-таки его схватили? Он ничего не делал предосудительного. Ровным счетом ничего. Он лишь лечил и учил. Избавлял от страданий и недугов, нес свет знаний. И вдруг... Навалились, схватили, поволокли.

Иллар тяжело вздохнул и опустился на ледяные камни пола. Что-то здесь все же не так. Нет видимой причины для того, чтобы хватать человека и судить, судить, судить до одури. Иллар поднялся с полу и прошелся от стены к стене. Всего-то ничего - пара шагов. Вопрос, засевший в голове, вырвался наружу:

- К чему все это? Сколько можно судить? Сперва эти придурки первосвященники, потом Пилат, потом Ирод... Теперь снова темница. Что дальше?

- Дальше снова будет Пилат, - зашевелился в голове давно забытый голос.

Иллар вздрогнул. Он не слышал этого голоса, да, признаться, и не желал его слышать. Этот голос всегда был предвестником крупных неприятностей.

- Так это ты? - мрачно ухмыльнулся Иллар голосу в голове. - Это ты за всем этим стоишь. А я-то дурак и не сообразил сразу.

- То, что дурак, это точно. И не умнеешь. Сколько раз я тебе говорил, что ты стараешься напрасно и не для тех, кто это заслуживает.

- Угу, - хмыкнул Иллар. - А сколько раз ты меня уничтожал, а сколько раз ты меня...

- Самым эффектным, пожалуй, было забвение, - захохотал голос в голове.

- Н-да, только зря старался, все равно помнят. Пусть придумали другое имя, пусть перековеркали саму историю, но помнят. Суть помнят.

- Помнят, - смех в голове смолк. - Зато на скале висеть, поди, не весело было, да и птичка печеночку поклевала, поклевала. Вспомни. Ты свою рожу еще со стороны тогда не наблюдал, а видел бы, как тебя корежило. Хе-хе. И после этого ты утверждаешь, что эти паршивые людишки достойны чего-то?

- Они не паршивые, - взвился Иллар. - И как же ты не понимаешь?! Они не должны страдать! А ты... Да ты просто равнодушное чудовище!

- А ты - сопливый дурак! - загрохотало в черепе. - Сперва я думал, что ты хочешь меня подсидеть. Мне казалось, что ты хитер, но я тебя переиграю, потому что я хитрее. Потом мне стало казаться, что хитрее все же ты. Долго я не мог понять, а когда понял... Нет, ты не хитрый, ты глупый, как тот осел, на котором ты въехал в город.

- Я шел пешком, - возразил Иллар.

- Нет, - снова засмеялся голос. - Ты ехал на ишаке. Они так сказали себе и будут повторять до одури. А хочешь еще посмеяться? На сей раз они назовут тебя моим сыном.

- Не смешно, - буркнул Иллар.

- Почему? По мне, так довольно забавно. Хи-хи.

- Слушай, - спокойно поинтересовался Иллар. - А зачем ты вообще объявился? Посмеяться, поиздеваться?

- Не совсем, - хихикнул голос. - Отрекаться я тебе предлагать не стану. Уже поздно. А вот... Что с тобой делать?

- Утопить в пруду, - посоветовал Иллар.

- Смейся-смейся, - злорадно заскрежетало в голове. - Что с тобой делать - понятно. Погулял тридцать три года и будя.

- Тридцать, - поправил Иллар.

- Они сказали: тридцать три. Но не суть. То, что тебе придется уйти, понятно сейчас всем - от Пилата до ишака, на котором ты въехал или не въехал в город. Но как тебя порешить? Что ты сам предпочтешь? Топить мы тебя не будем, скучно. А вот, может, зарезать? Нет, тоже не то. Потом, одного тут уже зарезали. Еще можно повесить. Представляю себе твою рожу. Эдакие удивленно выпученные глазюки и язык наружу.

Голос громогласно расхохотался.

- Ты ненормальный, - осенила догадка Иллара.

- Я? - засмеялся тот еще сильнее. - Да если в этом мире вообще может быть понятие нормы, то я и только я - единственный эталон и мерило. Или ты забыл, кто я?

- Я помню, - с вызовом бросил Иллар. - Ты жестокое в своем равнодушии чудовище, которое временами спохватывается, что пошли против его воли, и всячески пытается остановить...

- Одного дурака, - перебил голос.

- Единственного, кто осмеливается с ним спорить, - не обратив внимания на колкость, закончил Иллар.

- О! - оживился голос. - Я знаю, как тебя прикончить. Считай, что эта физическая оболочка была твоей очередной ошибкой.