Работает команда захоронения - солдаты старших возрастов, каждому под пятьдесят, а то и больше. Давно не бритые, выглядят совсем стариками. На волокушах вытаскивают убитых на берег. Команда маломощная и по количеству: около десятка носильщиков-возчиков, человек пять роют братскую могилу. Мерзлую землю взорвали зарядом тола, сейчас углубляют яму лопатами.
Мы сошли с лыж и ходим по полю боя. Подавленно-приглушенные разговоры иногда перекрываются отдельными возгласами.
- Как и мы - лыжники...
- Конечно. Только не наши. Из 280-го мы - первые.
- Может, из 40-го?
- Медальоны-то у них есть. Давай вот у этого, цыганистого, поглядим...
- Брось, не надо! Могут подумать, будто мы по карманам шарим.
- И то - правда. А валенки, видать, "славяне" посымали.
- И правильно сделали. Пехота, она большей частью в кирзах, а то и в ботинках с обмотками. А тут по ночам уже через тридцать переваливает. С плохим обутком и без ног можно остаться.
- Так-то оно так, вроде по-хозяйски получается. А сердце мое не согласное: на гражданке не принято покойников босыми хоронить.
Итальянец, переходя от одного убитого к другому, приседает на корточки и зачем-то внимательно рассматривает зажатые в руке рукавицы. С виду они точно такие, как у нас: коричневато-кирпичного цвета, имитация под замшу. Закончив свои наблюдения, Итальянец растерянно-удивленным голосом восклицает:
- Гляньте, братцы! Ведь на ихних рукавицах точно такие же штампы, как и на наших: Кунгурской швейной артели!
Семен Белых обнаружил среди убитых знакомого. Указывая на лежащего лицом вверх, с раскинутыми в стороны руками дюжего парня, он рассказывает товарищам по взводу:
- Точно он - Данька Черемных! Я с ним пять вместе в Карагайском леспромхозе робил.
Еще группа бойцов. Они пытаются восстановить детали тяжелого боя, который вели в этом месте наши товарищи по роду войск.
- Поглядите: все убитые головой на запад лежат. Значит, не вдоль реки шли, а от правого берега к левому. И не просто шли - атаковали, вон тот бугор штурмом брали.
- А нешто в лоб, на рожон лезли?
- А справа и слева от бугра, думаешь, таблички с надписями "Добро пожаловать!" вывешены были?
Раздалась команда "На лыжи!", и мы опять вытянулись тремя цепочками, опять пошли вперед.
Эта встреча глубоко потрясла нас. Мы впервые своими глазами увидели поле боя, в упор глянули в страшный лик войны. Если бы команда захоронения справилась пораньше, наша встреча с павшими лыжниками произошла бы в иной обстановке - у временного, пусть очень скромного, надгробия над братской могилой. И нам, еще не изведавшим правды суровой фронтовой действительности, не пришлось бы перенести сильную душевную травму без нужды, еще до вступления в первый бой.
Впоследствии, когда мне довелось воевать в 1943, 1944, 1945 годах, задним числом я пришел к такому выводу. Недостаточное внимание к захоронению убитых следует отнести к тем просчетам, которые в начальный период войны порождала неподготовленность многих наших командиров к размаху и ожесточенности сражений.
Зимой 1942 года спецкоманды захоронения во 2-й ударной были слишком малочисленные и со своими задачами явно не справлялись. Комплектовались эти команды по устаревшим, не проверенным новой боевой практикой нормативам. Вдобавок в трудные моменты их первыми из тыловиков забирали на передовую и бросали в бой. Экономия за счет команд захоронения исчислялась конкретным числом дополнительных штыков. Зато потери психологического плана, отрицательное воздействие на психику молодых - да и не только молодых! солдат не поддавались никаким цифровым подсчетам.
Первые месяцы войны преподали нам немало уроков - в том числе и этот. Довольно скоро недооценка этой скорбной, но крайне необходимой и важной фронтовой службы была преодолена.
Левая верея
Наконец расстались с заснеженным льдом Волхова, свернули вправо, затем влево. И опять следуем на юг, теперь - параллельно реке. Минуем деревни Бор, Костылево, Арефино, Ямно. Они выглядят еще более растоптанными войной, чем Папоротно и Селищенский Поселок.
Почти все время высоко в небе слышится гул немецких самоов-разведчиков. Иногда пониже проносятся группы "мессеров" и "юнкерсов". Но нас пока не трогают. Видимо, не замечают. Маскхалаты себя вполне оправдывают. Значительно реже показываются наши "ястребки".
Мы уже научились различать самоы не только по силуэтам, но и по звуку. У наших - гул однородный, у немецких - моторы исполняют дуэт. Ведущий голос размеренный, басовитый. Более чем на октаву выше ему вторит надсадно вибрирующий фальцет.
Я и Фунин пытались подобрать фальцету подходящее название: подзвук, подголосок, подпевала, вторичный звук...
Более удачно с этой задачей справился Философ. - Опять немец ит, - сказал он как-то Мусе.
- Почем знаешь, что немец? Может, и наш. За лесом не видать.
- Обязательно немец! У немца мотор с подвывом гудит.
Ну конечно - с подвывом!
Засветло пришли в Мясной Бор. Вот она, левая верея ворот, пробитых 2-й ударной в немецкой обороне. Станция и пристанционный поселок стерты с лица земли. Среди руин станционной водонапорки торчит конец стальной трубы, по которой вода из-под земли поступала в бак. У трубы выстроилась большая очередь солдат. Воду достают подвешенной на телефонном проводе артиллерийской гильзой.
У местного старичка выясняю, почему у поселка и станции такое название. По его словам, когда царь Петр стал прорубать окно в Европу, потребовалось много продовольствия, чтобы кормить десятки тысяч рабочих и армию. Из центральной России и южных степей через Новгород к Петрограду гнали огромные гурты скота. Здесь, в окрестных лесах, была устроена крупная перевалочная база: загоны, склады фуража, бойни. С тех пор и пошло - Мясной Бор.
В феврале сорок второго о кровопролитных боях у Мясного Бора уже знал каждый командир и боец Волховского фронта. Но главные ожесточенные сражения в этом районе еще впереди. Они прославят малоизвестную станцию и впишут ее название в историю Великой Отечественной войны рядом с Невской Дубровкой, Синявинскими болотами, Малой землей и другими пядями советской земли, особенно обильно политыми кровью защитников Родины.
А мы, лыжбатовцы, не помышляя о грядущей славе Мясного Бора, пока целиком поглощены будничными заботами. Стоим в очереди за водой, готовим ужин, ищем место для ночлега.
Попутно выясняем фронтовую обстановку. И она представляется нам еще более неясной и запутанной, чем рисовалась, скажем, в Малой Вишере или Селищенском Поселке.
Мясной Бор и небольшая деревенька Теремец Курляндский освобождены еще 24 января. А из соседних кучно расположенных деревень и поселков - Любцы, Любино Поле, Земтицы, Крутик, Большое Замошье - немцев до сих пор не удается полностью выбить. Вцепились в Приволховье, как клещи в живое тело.
Некоторые селения блокированы полностью, другие - наполовину, третьи - уже частично заняты нашими войсками, четвертые - по нескольку раз переходят из рук в руки...
Окруженным гарнизонам транспортные самоы сбрасывают на парашютах продовольствие и боеприпасы. Немцы не собираются ни капитулировать, ни вырываться из окружения. С часу на час ждут подхода своих крупных сил.
Знакомство с "Раечкой"
Когда наши квартирьеры сунулись было искать какие-либо помещения для ночлега, старожилы-пехотинцы насмешливо посоветовали:
- Так тут округ полным-полно деревень, любую выбирайте! Но пускают туда только тех, кто берется выполнить два условия.
- Что за условия? - спрашивают лыжники, уже чувствуя какой-то розыгрыш.
- Первое: немца из насиженных мест выбить надо. Второе: перед входом в избы - снег с валенок чисто обметать. Тут несколько частей сменилось. Со вторым условием справились бы, а вот с первым - очень туго дело подвигается. Который день уже вхолостую толкаемся. Если желаете - в любой момент свою очередь уступим.
Побалагурили, обменялись табачком, покурили - и разошлись. А ночевать все равно где-то надо. Начальство решило: бивуак разобьем в лесу, между Мясным Бором и Теремцом Курляндским.