- Нет ничего проще, - сказал Эварист и, произнеся это, поманил девушку рукой.
Она тотчас же положил гитару на стол, подошла к друзьям и почтительно склонилась, опустив глаза в землю.
- Миньона! - вне себя воскликнул Людвиг. - Милая, добрая Миньона!
- Меня зовут Эмануэла, - возразила девушка.
- А этот негодяй, что сидит там, - продолжал горячиться Людвиг, скажи, где он украл тебя, бедняжку, и каким способом опутал своими сетями?
- Я вас не понимаю, - отрывисто ответила девушка, быстро вскинув на Людвига глаза, - я не понимаю, что вы хотите сказать.
- Ты испанка, милое дитя? - спросил в свою очередь Эварист.
- Да, сударь, - отвечала танцовщица дрожащим голосом, - вы могли это видеть и слышать, потому что таких вещей скрыть нельзя.
- Значит, ты умеешь играть на гитаре и петь?
Девушка закрыла глаза рукой и прошептала чуть слышно:
- Ах! Как охотно спела бы я что-нибудь и сыграла! Но мои песни жаркие!.. жаркие, как пламя! А здесь так холодно!
- Знаешь ли ты, - спросил нарочно громко по-испанки Эварист, - песню "Laurel immortal"*?
______________
* "Лавры бессмертия" (испан.).
Девушка всплеснула руками, взглянув на небо глазами, в которых заискрились слезы, и быстро схватила гитару со стула; затем, мгновенно вернувшись, точно на крыльях, к месту, где были друзья, тотчас же запела:
Laurel immortal al gran Palafox,
Gloria de Espanna, da Francia terror*...
______________
* Лавры бессмертия великому Палафоксу, слава Испании - Франции ужас (испан.).
Чувство, с которым она исполнила эту песню, было невыразимо. Вдохновение ее было проникнуто сознанием глубочайшей скорби, и в каждом звуке чудился раскаленный солнечный луч, перед которым не устояла бы никакая ледяная кора, если бы она покрывала сердце слушателя. Людвиг был вне себя от восторга и беспрестанно прерывал пение неистовыми возгласами "браво!", "брависсимо!" и т.п., так что Эварист, наконец, серьезно попросил его умерить свои порывы.
- Ну да! Ну да! - проворчал Людвиг. - Это на вас, бесчувственных людей, музыка не производит никакого впечатления!
Но, однако, исполнил просьбу Эвариста. Девушка, кончив между тем песню, прислонилась в изнеможении к стоявшему недалеко дереву и, перебирая пальцами струны гитары, звеневшие тихим пианиссимо в заключительных аккордах, не могла удержаться, чтобы не уронить на инструмент несколько горячих слез.
- Ты, милое дитя, - сказал глубоко взволнованным голосом Эварист, - с избытком вознаградила меня за то, что я не видал твоего танца, а потому на этот раз, надеюсь, не откажешься принять от меня вознаграждение.
С этими словами он вынул из кармана кошелек с дукатами и подал его девушке. Она бросила на него изумленно благодарный взгляд и, схватив его руку, покрыла ее, с восклицанием: "Oh, Dios"*, тысячью горячих поцелуев.
______________
* О Боже (испан.).
- Да! Да! Так! - воскликнул точно с каким-то вдохновением Людвиг. Одно золото достойно таких ручек! - и затем, обратясь к Эваристу, он попросил его разменять ему талер, сославшись на недостаток в мелких деньгах.
Между тем горбатый спутник девушки встал со своего места, поднял гитару, которую Эмануэла уронила на землю, и, подойдя к Эваристу, рассыпался также в благодарностях за то, что он так щедро вознаградил его дочку.
- Негодяй! Бездельник! - вдруг напустился на него Людвиг.
Старик со страхом попятился.
- Ах, милостивый государь, - заговорил он плачущим голосом, - за что вы на меня сердитесь, что вам сделал честный бедняк Биаджио Кубас? Не смотрите, прошу вас, на мое темное некрасивое лицо! Я родился в Лорке и точно такой же христианин, как мы все.
Девушка быстро бросилась к старику, обхватила его одной рукой и воскликнула:
- Уйдем отсюда, отец! Уйдем скорее!
Оба, действительно, тотчас же удалились, причем Кубас на прощание отвесил множество поклонов обоим друзьям, а Эмануэла бросила на Эвариста чудесный, исполненный благодарности взгляд, на какой только были способны ее прелестные глаза.
Едва эта занимательная парочка скрылась в лесу, Эварист сказал:
- Вот видишь, Людвиг, как опрометчиво вывел ты свое заключение о старике. Правда, в нем очень заметен цыганский тип, но он сам сказал, что родился в Лорке; а Лорка, ты должен это знать, старый мавританский город, и жители его удивительно славные люди, хотя их происхождение заметно в них до сих пор. Они очень не любят, когда им напоминают об этом, и обыкновенно начинают в таких случаях уверять, что они старинные христиане. То же и с этим стариком, у которого мавританский тип выродился в очень карикатурную наружность.
- Нет! - возразил Людвиг. - Я с этим не согласен и остаюсь при убеждении, что старик отъявленный бездельник, и потому употреблю все усилия, чтобы вырвать из его когтей мою прелестную Миньону!
- Если ты, - ответил Эварист, - считаешь бездельником старика, то я, знаешь ли, - наоборот, не очень доверяю твоей прелестной Миньоне!
- Что ты говоришь! - воскликнул Людвиг. - Не доверяешь этому небесному существу, у которого невинность сквозит в каждой черте лица! Вот в ком сидит холодный прозаик, не имеющий понятия ни о чем, кроме как о своих обыденных, ежедневных занятиях!
- Не горячись, пожалуйста, так, мой дорогой энтузиаст! - спокойно сказал Эварист. - Сейчас ты увидишь, что недоверие мое к прекрасной Миньон основано вовсе не на каком-нибудь варварском бессердечии. Дело в том, что я только сейчас заметил, как ловко успела эта девочка, целуя мою руку, стащить с пальца перстень с драгоценными камнями, который я всегда носил. Очень неприятно, признаюсь, потерять эту вещь, напоминавшую мне о многом хорошем в прошлом.
- Как! - воскликнул Людвиг. - Может ли это быть? Нет! Нет! Я этому не верю! Такое лицо, такие глаза не могут обманывать! Ты просто сам уронил или потерял этот перстень.
- Посмотрим, что будет дальше, - ответил Эварист, - а теперь становится уже темно, и, я думаю, время нам возвратиться в город.
По дороге Людвиг все время болтал об Эмануэле, называя ее тысячью ласковых имен и уверяя, будто очень хорошо заметил, что она, удаляясь, бросила на него нежный взгляд и что это может служить доказательством впечатления, которое он на нее произвел.