Целую зиму натаскивал Нильса Бентсена русской грамоте прибившийся к дерптскому подворью человек, некогда проживавший в Московии. Он учил его обычаям и верованиям, которые соблюдали россияне. Знакомил с привычками и разного рода правилами обхождения на Руси.

Ранней весной Нильс Бентсен перебрался из Дерпта в Новгород. И снова стал Нилом Борискиным. Оттуда вместе с артелью промысловиков он двинулся в далекую Колу. Долгим и тяжким оказался путь до лапландской тундры. Приходилось не раз преодолевать топкие гатевые дороги, переправляться через бурные реки и глубокие озера. Когда добрались до острога, была уже зима и коляне прокладывали нартовые пути в ближние погосты. Стройные, отдохнувшие за лето кундусы* легко и быстро проносили санки-кережи, унося ездоков в тундру.

_______________

* Беговые олени трехлетки.

Подьячий Иван Парфентьевич Махонин взял Нила Борискина на службу в мытную избу. Быстроглазый и проворный человек, знавший грамоту и цифирь, сразу приглянулся подьячему. Присмотревшись ко всему, что его окружало, Нил Левонтьевич, как стали его величать вскоре, легко и быстро освоился с жизнью в отдаленном русском остроге. Дела свои в мытной избе он вершил умело и проворно, хорошо знал, в какую реестровую книгу заносить какие товары, помнил назубок названия аглицких, ганзейских, голландских и прочих судов, которые прибывали в Колу за пушным товаром. Иван Парфентьевич Махонин радовался проворству и коммерческим способностям Нила Левонтьевича, которые перенял тот от отца своего Леннарта Бентсена. И лишь смущало подьячего, что умелый и грамотный мытенный писец как-то не по-русски веселился в гостях и не поет со всеми вместе разудалые поморские песни. Кое-кому из соседей Нила Левонтьевича показалось странным, что тот всегда парился в бане один, словно стыдясь своей наготы. Несколько въевшихся в кожу клейм - отметин, которые наложили ему на плечи и спину раскаленными железными щипцами во время долгих скитаний по свету, были тому причиной!

Незаметно для посторонних глаз Нил Левонтьевич подсчитал количество имевшихся в Коле служилых стрельцов, сотников, пятидесятников и десятников. Подсмотрел, как запираются главные ворота крепости и куда прячут на ночь ключи от огромных замков. Он был очень огорчен тем, что на ночь ключи от крепостных ворот воевода-боярин уносит с собой, не оставляя их даже находящимся в караульне стрельцам.

Из бесед с пушкарями за кружкой пьяного зелья в корчме Нил Левонтьевич вызнал, сколько стоит пушек на стенах острога и в деревянных башнях. Но сколько ни бился тайный соглядатай короля, чтобы подсчитать число затинных пищалей и самопалов, ничего у него из этого не получалось. Не удалось ему также узнать, каковы запасы пороха и чугунных ядер в подземных погребах крепости.

Дважды Нил Левонтьевич встречал человека с медальоном, на котором был изображен святой Августин, и передавал ему депеши для короля, не вызвав к себе подозрения ни у кого из Кольских жителей. Теперь он опять ждал прихода ганзейского коча из города Любека, чтобы сообщить королю о происходящих в Коле приготовлениях к выходу в море трех кораблей со стрельцами и пушками для следования в Печенгскую губу.

3

Узнав о захвате Печенгского монастыря свейскими воинскими людьми и задержании государевых межевщиков, воевода Алексей Петрович Толстой отправил гонца в Архангельск с грамотой для князя Бельского и дьяка Новокшенова, в которой уведомил государева наместника о вероломстве овлуйского державца и своем намерении отправиться с отрядом стрельцов в порубежные земли. На три корабля, которые в перемирное время ходили в поморские погосты за пушниной и рыбой, грузили пушки, запас ядер и пороха, затинные пищали и еду на время плавания. Воевода намеревался без пролития крови, как отписывал ему государь из Москвы, вызволить задержанных свеями межевщиков и не позволить ворогам завладеть землями, принадлежащими короне Российской державы.

Алексея Петровича не покидала тревога с той поры, как пришел в Колу житель лапландской тундры Пяви Икандуексов и принес недобрую весть из порубежной обители. Пребывающие в мире и дружбе с русскими свеи уже начали межевать самовольно российские земли.

Трудно избежать ссоры и смуты в подобном положении! И может случиться такое, что король Свеи, распалясь от неудач, постигших его в Лапландии, пойдет войною на Колу. И нелегко будет сдержать напор королевского войска, имея под руками сотню стрельцов да несколько десятков пушкарей! Деревянные стены и башни крепости - ненадежная защита. А если пошлет король корабли и придется отбиваться от ворогов со стороны моря и суши, то совсем худо придется стрелецкому войску и жителям Колы! Алексей Петрович с невольной завистью подумал о приятеле отроческих лет Дашкове Сергее Семеновиче, который воеводил в Мангазее в ту пору. Тысячи тундровых верст отделяли Колу от другого такого же "непашенного города", который стоял на скалистом берегу реки Таз. Мирно отправлялись в зимнее время обозы с пушниной, моржовым клыком и рыбой из Мангазеи в Москву, и никакая опасность не угрожала городу, окруженному деревянными стенами. Попробуй доберись туда из-за моря! Не по зубам была далекая Мангазея норвегам, датчанам и свеям! А Кола - совсем близко от них!

Прежде чем отправиться в плавание с малым стрелецким войском, Алексей Петрович обошел по верхнему настенному ходу всю крепость, заглянул в башни, где сидели пушкари возле своих орудий с немалым запасом чугунных ядер и порохового зелья. Потом позвал в воеводскую избу подьячего и объявил:

- Останешься за меня в крепости, Иван Парфентьевич. В Коле ни одного сотника, кому мог бы доверить оборону.

- Рад послужить государю, хотя мало чего разумею в вашем трудном воинском деле, - отозвался подьячий.

- Случись что, поднимешь на стены крепости Кольских жителей, продолжал напутствовать Алексей Петрович. - Самопалов и порохового зелья в подвалах под стенами острожными достаточно. Сабель тоже на всех хватит.

- Коляне в обиду себя не дадут, - заверил Иван Парфентьевич.

- Самолично проверяй каждую ночь караульных, чтобы не дрыхли, черти! - По лицу воеводы мелькнула слабая улыбка. - И наказывай, чтобы в оба глядели. Неровен час, ворог может и со стороны моря подступить к острогу, и с полуденной стороны появиться.

- Уж постараюсь, чтобы вы покойны были в походе, Алексей Петрович, поклонился воеводе в пояс подьячий.

Проводить воеводу в поход вышла на крыльцо жена Алексея Петровича Анница. Молодая бледнолицая женщина в накидке из алой камки уронила на плечи мужу белые руки и по-бабьи попыталась заголосить:

- На кого же ты меня покидаешь?

Воевода смущенно нахмурил черные брови, отвел руки жены и мягко произнес:

- Полно, Анница, постыдись: люди на нас глядят. Ведь не на войну же отправляюсь. Пресеку раздоры в порубежных волостях лопинов, выдворю свейских людей из русских владений и вернусь назад в Колу.

В малиновом плаще, надетом поверх бахтерец*, в шеломе-ерихонке и с саблей в посеребренных ножнах вступил на верхнюю палубу коча воевода Алексей Петрович Толстой. Стрельцы с самопалами и бердышами сидели на банках между носовой и кормовой мачтой. Они стремительно встали при появлении воеводы, а десятник Латугин доложил, что весь стрелецкий отряд в сборе и можно отправляться.

_______________

* Защитных наплечников и налокотников.

На пристани стояли, утирая катившиеся из глаз слезы, стрелецкие жены. Они провожали мужей на закат солнца, в самые дальние лапландские волости, один лишь бог мог знать, чем закончится это плавание.

И вот один за другим корабли стали выходить из Кольской бухты в Студеное море. День был ясный, солнечный, безветренный. Слабые волны катились куда-то вдаль, в холодную полуночную сторону.

Три двухмачтовых корабля со слегка вздувшимися парусами, словно большие белые птицы, распластались на ровной поверхности воды, отливавшей тусклым блеском в лучах утреннего солнца.

Из-за безветрия до порубежных лапландских земель плыли пятеро суток. И когда входили в Печенгскую губу, наступил яблочный спас. В холодном воздухе уже чувствовалось дыхание близкой зимы. Над тундровым мелколесьем летели на юг стаи перелетных птиц. На мху, листьях березок и хвое елей серебрился белый иней.